Пусть она презирает выродка, но не почтить ожерелье своего брата она не в силах. Цмайши несёт его на вытянутых руках, и подвески почти не колышутся, храня тишину. Запах беспокойства втекает в ноздри старейшины; какой-то миг она радуется, что выродок выдал себя, но потом понимает — запах идёт с другой стороны, это люди её дома…
Всё равно. Уже всё равно.
Ожерелье вождя на груди Л’тхарны.
Восходит солнце, и изысканный свет кутает синие плечи вулкана, забывшегося тревожным сном. Спустя полчаса во льдах вершины ненадолго запылает ослепительная корона — чтобы сорваться и вознестись в небо дневным светилом. Нынче свежо; ясно виден не только пик Такахаси. Присмотревшись, над морем можно различить и вздымающиеся береговые скалы острова Сиру.
Должно быть, если подняться в горы повыше, на востоке явится из волн берег материка. Но Город уже не различить простым глазом. Тем паче — тонкую иглу устремлённой к небесам башни.
Розовый жемчуг
Раковины ладони
Таят в глубинах.
Шумят сосны. Утренний ветер приносит дыхание океана, птицы в ветвях приветствуют день. Замшелые камни сада осыпает роса.
Скоро появятся девушки-служанки, прекрасные, как вспугнутые птицы. Посетуют на непокорство вверенного их заботам господина, усадят старика в кресло, покатят к дому и будут строго следить по дороге, чтоб своевольный хозяин никуда не сбежал. Миновав коридоры дворца, чью красоту скрывает бархатный полумрак, он окажется на веранде, парящей над розовыми рассветными скалами — и слишком роскошный вид погубит тонкости ощущений…
Подадут завтрак. Старик будет есть и смотреть на птиц.
Потом придёт врач и осведомится о самочувствии. Зачем старик держит здесь этого бесполезного человека, который, несмотря на безупречное происхождение, ничего не смыслит в красоте — загадка. За хозяйским здоровьем следит биопластиковый костюм, и более чем полувека носки достаточно, чтобы научиться доверять неразумному веществу. Самочувствие превосходно, тем более для человека в таких летах. Старик объявит, что не прочь поохотиться, и, потешаясь над встревоженным врачом, распорядится о подготовке забавы. Врач будет смиренничать, предупреждая об опасности лишних волнений, но служба безопасности в лице сурового Иноуэ-сан кивнёт, отвечая, что всё будет сделано…
Старик велит принести чашку холодной воды и просидит в кресле ещё полчаса, наблюдая, как сменяются краски утра. Ожидая появления дочери, он чувствует, как по жилам расходятся бодрость и благодушие. Будет охота; он думает, что, возможно, разделит эту радость с Иноуэ, а возможно, и Люнеманн-сан присоединится к ним. И даже Ийютаэ Атк-Этлаэк Этрима, если он в очередной раз не разбил корабль.
Наконец, явится Минако-химэ, прелестная, как богиня, в новом косодэ, и скажет, что пришёл срочный вызов по галактической, с требованием визуального контакта.
Тогда старик улыбнётся.
Это звонит его самый умный, жестокий и омерзительный враг.
Он тоже поднимается рано.
На Древней Земле, в центре одного из крупнейших городов Северной Америки, в саду, разбитом на крыше небоскрёба, лежит в шезлонге Чарльз Айлэнд. Стенки и подкрашенная вода бассейна испускают нестерпимый блеск. Вокруг розарий. Крупные цветы неприятно-плотского цвета притягивают взгляд, подобно телам хозяйских девиц, которые нагими гуляют рядом, загорают, плещутся в ядовито-голубой воде.
Чарли вовсе не такой пошлый, каким хочет казаться. Он содержит несколько хороших галерей, даже предметы искусства коллекционирует не ради вложения денег. Сигэру подозревает, что бассейн в пентхаусе появился только из-за желания американца подразнить утончённого антагониста.
Хотя гайдзин, конечно, большой жизнелюб. У него сейчас время близится к полудню, так что можно быть уверенным: весь обслуживающий персонал Айлэнда уже осведомлён о том, что большой босс с утреца вкусно покушал и легко покакал, а также о том, что он вчера успешно имел женщину. Чарли полагает, что престарелым властелинам полезно — конечно, в разумной мере! — порой пошалить со свеженькими телами.
Оздоравливает.
— Хай, Ши! Ты ещё не сдох, старый чёрт? — бодро осведомляется Айлэнд, похлопывая ладонью по загорелому пузу. Биопластик заметен на сгибах локтей и шее: белесая плёнка.
— Ты старше меня на семь лет, не забывай об этом, — отвечает Терадзава. — Хотя в твоём возрасте пристойно иметь проблемы с памятью. Бедняга Тярри.
— Ты прекрасно выговариваешь моё имя, поганка, — хмыкает Айлэнд, — не кочевряжься. Думаешь, я не знаю, что ты упаковался в пластик на десять лет позже меня? Вот она, коммерческая неэффективность. Так что я ещё помоложе буду, Ши-Ши.
— Зато я сжёг тебе куда больше нервных клеток.
— Мечты, мечты.
— Ты плохо выглядишь, Тярри. Тебе нельзя напрягаться.
— Ещё как можно. Я живу полноценной жизнью в ожидании дня твоих похорон. Клянусь, что оторву зад от шезлонга и самолично прилечу в твой милый садик почтить прах.
— Я был бы рад, Тярри. Но, боюсь, у меня остались кое-какие незавершённые дела в этом мире. Как только я разберусь с ними, немедленно отправлюсь к предкам.
— Помочь? — с энтузиазмом предлагает Айлэнд.
— Да, прошу тебя, Тярри.
— Ну?
— Видишь ли, я непременно должен посетить твои похороны.
Любезнейший местер Айлэнд хохочет, откинув голову.
Ему сто двадцать шесть лет.
Физически — семьдесят, а с виду — не более пятидесяти пяти. Реклама производителей медицинского биопластика правдива, как сердце воина. Местер Терадзава Сигэру, первый человек, занимавший кресло Начальника Дикого Порта, на семь лет моложе мультимиллиардера Айлэнда и выглядит ровесником его пластикового полувека.
Только глаза обоих выдают возраст: уже почти нечеловеческие глаза.
Терадзава дважды ставил Айлэнд Инкорпорэйтэд на грань банкротства. Айлэнд поднял армию и выбил три четверти конкурирующего флота. Терадзава сорвал секретные научные разработки Айлэнда, выставив его в глазах общественности попирателем прав человека. Айлэнд заручился поддержкой сенатора Джейкоба и провёл через него законопроект, почти лишивший Дикий Порт притока мигрантов-людей. Они обменялись сотнями подобных ударов, ведя непрекращающуюся политическую, финансовую и порой — обычную кровавую войну. Количество впустую проплаченных заказов на убийство друг друга эти двое подсчитывают, постоянно сбиваясь и споря, с искренним смехом.
Сколько бы лет ни давали им на первый взгляд, людям не очень свойственно жить второй век. Их дети — сами уже прадеды, их ровесников не осталось на свете. Старые короли пережили свою ненависть. Едва ли не через день они звонят друг другу — с Земли на Терру-без-номера, с Терры на Землю — и обмениваются колкостями.
