Друг мой, Гельмут, ты мой первый заместитель, ты всегда был самым надежным из помощников, лучшего я не нашел бы, без лести говорю. У тебя на редкость упорядоченное мышление, и я с охотой поручал тебе наводить порядок, потому что сам я человек вдохновения. Я не методичен, у меня другое достоинство, я умею находить людей, а ты умеешь распоряжаться найденными. Но без меня и тебе придется испить. Привыкай всматриваться, привыкай прислушиваться без пренебрежения, не только командуй, но и слушай, в особенности тех, у кого есть идеи, умение. Вот Вильянова — у него талант в пальцах, он чувствует материал и воображение у него трехмерное, четырехмерное. Ему можно поручать невозможное, он вообразит, сконструирует, смонтирует и все, чего он коснется, заработает. Слушай также Анджея; я знаю, что тебя шокирует наш генератор безумных идей, но, увы, на проторенных путях получаются стандартные ожидаемые результаты и стандартные тупики. Выходы из тупика подсказывают только безумные идеи. Я знаю, что только одна из ста мыслей Анджея гениальна, остальные ничего не стоят, но ты научись находить, отличать эту гениальную сотую часть. Вильянову проси отличать, а также Бхакти и Катаяму. И еще, Гельмут, не стесняйся выслушивать Льва. Нам с тобой он кажется мальчишкой, но у него кругозорище, всеохватная голова. И в ней порядок: графики и таблицы, с заполненными клетками и пустыми. Природа не терпит пустоты, а этот мозг не терпит пустых клеток. Нюх у него на пробелы в науке, на несделанные открытия. Мы все здесь охотники за открытиями, а Лев, как охотничья собака, стойку делает над следом. Слушай Льва, Гельмут, не думай о возрасте. С возрастом приходит опыт, а не азарт и чутье.
Если бы только Лев слышал! Можно только представить, как бы он возгордился.
— Ну и так далее, — продолжал Гранатов. — Я оставил тебе целый трактат, характеристики на двести человек. Но о кризисе надо было сказать устно. Главное — возьми себе за правило: никому не отвечать поспешно: «Нет, ни в коем случае». Говори: «Подумаю, посоветуюсь». И советуйся. Что молчишь? Разве я сказал что-то новое для тебя?
— Кое-что неожиданное.
— Это плохо. Плохо, что нашлось неожиданное для тебя. Тем труднее будет перестраиваться.
— Вот видишь, Юлий, лишний раз убеждаюсь, что тебе никак нельзя покидать Т-град. Я тебя не заменю. И не вижу достойного заместителя. Ты прирожденный дирижер, без тебя оркестр разладится. В нашем городе сто тысяч человек. Какой интерес в том, чтобы командовать тремя?
— Есть интерес в том, чтобы не командовать вообще, — вздохнул Гранатов. — Иногда дирижеру хочется взять в руки скрипку.
Он мог бы отвечать подробнее, но понимал, что Баумгольц не поймет его. Баумгольц любил и почитал порядок. Порядок требовал, чтобы каждый знал свое место, подчинялся вышестоящим, всеми остальными командовал. Разве наука не требует порядка? Еще какого! Баумгольц любил командовать и с охотой подчинялся. Подчиняясь, он поддерживал дисциплину и показывал пример. Но никому не подчиняться и слушаться подчиненных — это было ни с чем не сообразно, противоестественно.
Гранатов жил в иной плоскости: не решал задачи, а ставил. Ставя их, думал об истории, о прошедшем и будущем. И знал, что у истории свой взгляд на ценность труда: может быть, и пристрастный, может, и не совсем справедливый. Современники ценят виртуозов-скрипачей, млеют, слушая теноров, но потомки знают в основном только композиторов. У науки свои пристрастия, она ценит первооткрывателей и пренебрегает продолжателями, хотя иной раз труд продолжателей куда сложнее. И ценит тех, кто сделал открытие, а не того, кто послал, поручил. В самом деле, кто вспоминает, что корабли Колумба были снаряжены по приказанию Фердинанда Арагонского и его супруги Изабеллы Кастильской? Кто связывает их имена с открытием Америки?
Наверное, подданные, гранды сочли бы своего короля сумасшедшим, если бы Фердинанд вздумал возглавить эскадру вместо Колумба.
Баумгольц был из породы грандов, Гранатов — из Колумбов.
— Извини, но мне хочется самому открыть этот Атомматерик, — сказал он.
31 мая. 6 часов 13 минутЗа резкой вспышкой последовал удар. Словно шлепнули по воде мокрой простыней — простыней размером с озеро шлепнули по целому озеру. Это воздух вошел в опустевший темпоскаф. А над кронами поднялась пыль, и все галки, галдя, закружились в воздухе. Оказалось, что в Темпограде достаточно птиц, чтобы весь парк наполнить гвалтом. И согласно звякнули стекла во всех окнах верхнего яруса.
Со времен космических стартов наблюдатели не провожали корабли. Слишком горячий пар вырывался из труб космических «пароходов». Очевидцы сидели в удобных креслах в закрытых помещениях, за стартом следили через стекла или с помощью экранов. И в данном случае все они — и Лев среди прочих — находились в одном из кабинетов Дворца Часов. Перед ними светились экраны. На правом виднелся тот ложок, где вчера Гранатов вдавил стаканчик во влажный грунт. И стаканчик был виден, и лужица, и муравейник, встревоживший Баумгольца, даже муравьи, бегущие к ближайшей осине.
— Смотрите, наши там уже.
Стаканчик внезапно стал темно-красным, словно наполнился вишневым желе. В нем тотчас же замелькали темные силуэты. Стоящие или сидящие человечки то появлялись, то исчезали в разных точках желе. А на поверхности стаканчика, перед дырочками, неожиданно возникали какие-то втулочки, выпрыгивали в траву и тут же возвращались.
— Суета какая-то, суматоха, — заметил кто-то неуважительно.
— Так и мы выглядим из Большого мира, — возразили ему. — Разница в темпах, разница в размерах.
Итак, Гранатов отправился в экспедицию в микрокосмос, в страну укороченных размеров и растянутых секунд. Стаканчик, вдавленный в песок возле лужи, был первой станцией на этом опасном пути — миниатюрная копия трехэтажного цилиндра в масштабе один к ста. Микронавты — путешественники в малое были пересланы сюда так же, как пересылались астронавты с Земли на Той.
— Дайте же звук! — распорядился Баумгольц.
Забормотал, залопотал репродуктор. Так бормочет лента старинного магнитофона, когда ее прокручивают в поисках полюбившегося танца. Микронавты не только двигались, но и говорили в сто раз быстрее.
Наконец электрики наладили замедленную ретрансляцию, из микрофона полилась знакомая неторопливая речь Гранатова. Торжество слышалось в его голосе:
— …таким образом, мгновенная трансляция живых людей на уровень одной сотой, То есть на вторую микроступень, прошла безупречно. Размеры уменьшились в сто раз, темпы увеличены в сто раз. Настроение бодрое, самочувствие превосходное. Впрочем, о самочувствии расскажет специалист. Передаю микрофон Марине.
