Звук ударных не затихал. Вельзевул поднял с пола сорванный ошейник, продемонстрировал его публике, швырнул в зал и снова расправил движением правой руки хвосты плети.
Со вторым ударом был сорван и отброшен лиф. Грудь жертвы обнажилась, бок ее окрасился кровью; кровь потекла по. шортам и ногам; лицо девушки стало маской страдания, она извивалась и кричала, но голоса было не слышно. Вельзевул демонстрируя лиф, запрокинул голову — я мог бы поклясться, что он хохочет.
Я медленно, не отрываясь от происходящего на сцене, потянулся к пистолету… и на мою руку сверху легла здоровенная лапища, а в ухо сказали:
— Сидите спокойно.
Я заставил себя обернуться. Сзади стоял здоровенный бугай, поперек себя шире, этакий борец сумо — разве что не узкоглазый. Он любезно мне улыбнулся; я отдернул руку.
Когда он успел тут оказаться? Я посмотрел в зал. За многими столиками стояли его клонированные братья; некоторые из них увещевали посетителей-мужчин, наклонившись к ним: возмутиться происходящим порывался не я один.
Звуковое сопровождение шоу не стихало ни на секунду; оно сводило с ума, зомбировало… В какой-то момент я даже почувствовал сексуальное возбуждение от кошмарного зрелища.
Вельзевул между тем сорвал своей плетью с девушки шорты. Она осталась в одних высоких сапогах и от боли едва держалась на ногах. Вельзевул обошел ее несколько раз; из-за надвинутого капюшона не было видно, какие эмоции он испытывает, но я был уверен, что он доволен чем, что видит. Он погладил грудь девушки, а потом встал на колено и припал капюшоном к ее окровавленному бедру. Он что, слизывает кровь?! Меня чуть не стошнило. Было ощущение, что я присутствую на съемках грязного шведского порно с садистским уклоном.
Вельзевул выпрямился, вновь встал справа от жертвы и двумя молниеносными ударами плети сорвал с нее сапоги. Это стало последней каплей; девушка закатила глаза и медленно сползла по шесту, встав на колени. Сама она, сцена и пол вокруг сцены были забрызганы кровью.
Я прикрыл глаза, перевел дух и сжал пальцами виски, ожидая, что звук ударных вот-вот стихнет. Но, оказалось, что представление не окончено. Для чего-то же были здесь эти три Конана!
Как только Вельзевул расстегнул наручники, и девушка упала на сцену, бодибилдеры бросились к ней. Они быстро освободились от шорт… вот тогда и началось самое интересное, а все предыдущее стало лишь прологом. Причем на удивление быстро оправившаяся жертва приняла в шумной групповухе самое деятельное участие. Ее не насиловали. Она получала удовольствие.
Мне надоело. Нужно уходить. Будем считать, что ужин не удался. К тому же скоро начнет светать, а мне необходимо продолжать поиски Харона.
За моей спиной, рядом с бугаем-сумоистом возник еще один человек. Я повернул голову: официант, на этот раз полностью одетый.
— Вас просят, — сказал он, наклонившись ко мне.
— Кто? — не понял я.
— Ну, вы же разыскиваете человека… Харона.
— Он здесь?
— Я провожу.
Я сунул «Макарова» в кобуру, поднялся, подхватил автомат и куртку и поспешил за официантом, бросив взгляд в сторону сцены.
Ударные звучали намного тише; со сцены неслись сладострастные крики и стоны женщины и рычание и пыхтение Конанов. Все они были вымазаны в крови, все еще сочившейся из ран на теле «жертвы»; похоже, никому из них это не мешало…
Мы шли все быстрее, почти бежали длинными коридорами, петляющими, ветвящимися, мимо дверей, запертых и приоткрытых; что происходило за приоткрытыми дверями, я не успевал засекать, так как боялся отстать. Даже не предполагал, что клуб «Страус Эму» такой длинный…
Неужели сейчас закончатся все мои злоключения — я наконец встречусь с Хароном, и он покажет Выход? Слишком замечательно, чтобы быть правдой…
— Что за спешка? — крикнул я на ходу, но официант только отмахнулся.
Наконец мы остановились перед одной из неплотно прикрытых дверей. Официант заглянул в комнату, сказал что-то вроде «вот, я его привел» и обернулся ко мне.
Я нерешительно вошел.
Это был небольшой слабоосвещенный офис со столом, компьютером, телефоном, факсом, шкафом с какими-то справочниками, аляповатой картиной на стене — всем тем, что полагается офисному помещению не слишком процветающей фирмы.
У стены напротив входа на полу сидела девица в полной боевой раскраске; кажется, она плакала: два ручейка туши вились по щекам. У ее ног, повернув ко мне безжизненное лицо, лежал мужчина в джинсах и футболке. На губах его застыла усмешка, похожая на оскал. Рядом валялись два пустых шприца. Я сразу понял, кто он, но еще отказывался верить. Поверить — означало понять, что потерпел крах.
Я приблизился и опустился на колени рядом с ним. Все правильно. Благообразная внешность, чистые и строгие черты лица, отвергающие саму мысль о пристрастии к наркотикам, аккуратно подстриженная бородка… Именно так мне его описала мама.
Я поднял взгляд на девицу. Она смотрела сквозь меня совершенно неживыми глазами, но не плакала. Было ощущение, что она вот-вот присоединится к нему, что она пока здесь по какому-то нелепому недоразумению.
— Это Харон? — спросил я.
Она молчала и все продолжала смотреть. Мне пришло в голову, что этот дядька, не очень подходящий ей по возрасту, был ей сильно небезразличен. Впрочем, возможно, он приходится ей родственником?..
— Давно он умер? — Она опять не ответила. — Эй… ты слышишь?
Я протянул руку и несильно хлопнул ее по щеке. Как ни странно, она ожила, перестала смотреть сквозь меня.
— Что ты спросил? — Голос у нее был тонкий, почти детский, совершенно не вязавшийся с размалеванной внешностью.
— Сколько прошло времени? — спросил я. — Может, мы успеем что-нибудь сделать?
— Не успеем, — сказала она с задержкой, словно обдумывая мои слова. — Прошло два часа или около того.
Я как раз говорил с Человеком Равновесия, подумал я, а Харон умирал здесь. И Человек Равновесия знал это, не мог не знать, но даже не намекнул мне…
— От чего он умер?
— Передоз, — вяло сказала она. — Ему нравилось играть в это: больше-меньше, меньше-больше… Я говорила, что однажды он надорвется. Сегодня это случилось. Он взял больше, чем смог унести.
Не бери больше, чем сможешь унести, вспомнил я слова бабки Харона. Ее внучек сделал именно то, от чего она предостерегала меня.
— А ты ему кто?
— Какая разница? — хмыкнула она. — Поздняя любовь…
Так покойник грешил еще и педофилией, помимо того, что топил на озерах горе-плавцов… Какой цветник «достоинств»…
