— Где тебя носит? — встретил меня Олежка, — Тебя тут Комлев обыскался!
Я уже было открыла рот, чтобы сказать, что только что его видела, да вовремя захлопнула. Обыскался меня Комлев. Надо же, ведь чуть не нашел!
* * *
Мерно стучали колеса. На старой, разболтанной колее наш вагон трясся и покачивался. Мы ехали домой. Позади была сумасшедшая суета с упаковкой, доставкой, а затем и с погрузкой макета в вагон. Ящики с «железом» были благополучно распиханы под сиденья. Олежка уже закончил отдуваться и протирать запотевшие очки и отдавал должное бутылочке пива, которое нам удалось заполучить, несмотря на «сухой закон».
Как обычно, при первой же возможности он уткнулся в печатное слово — нашел где-то журнал без обложки, без каких-нибудь намеков на название и время издания. Но Олежку такие вещи никогда не смущали. Самое главное, там буквы были. Много букв, и все знакомые. Вот он и развлекался. У меня иногда складывается такое впечатление, что ему совершенно все равно, о чем читать. Несомненно, спортивные новости — приоритет номер один, а в остальном тематика совершенно безразлична. Похоже, с одинаковым успехом он поглощал новости о вывозе на поля органических удобрений, о гастролях популярных исполнителей или о подписании договора о дружбе навеки между Зимбабве и Буркина-Фасо.
Нашими попутчиками оказались весьма симпатичные люди — очень пожилой дядечка, который представился как Иван Аркадьевич, и дама постарше меня, но с явным стремлением быть или на худой случай казаться значительно моложе — Тамарой ее зовут. Иван Аркадьевич развернул «Советский спорт» к дикой зависти Олежки и погрузился в чтение. Поскольку у Тамары не было ни книжки, ни газеты, которую можно было бы развернуть с умным видом, она предпочла развернуть жареную курицу, которая тут же распахлась на все купе. Умильным голоском воспитанной домашней кошечки она стала угощать Олежку, предлагая ему то ножку, то крылышко. Нам же с Иваном Аркадьевичем буркнула что-то вроде того, что и мы тоже можем в принципе присоединиться. Если наглости хватит. Олежка бешено замотал головой и буквально спрятался за своим безымянным журналом.
Пиво было так себе, ни в пять, ни в десять, но все-таки это было значительно лучше, чем ничего. С каждым волшебным глотком этого целительного напитка уходило прочь напряжение последних дней. Очень хотелось курить, но ужасно лень было вставать и тащиться в промороженный тамбур.
Я расслабилась и стала думать. Ни под что не думается так хорошо, как под плавный перестук вагонных колес и бутылочку пивка. Надо же, сам Комлев. Кроме памятной встречи, когда я изволила висеть под потолком, я все-таки повстречала его снова. Он еще раз внимательно выспросил меня о тематике работы лаборатории, а также о перспективных направлениях, которыми мы собираемся заняться в ближайшее время. Попросил оттиски последних работ. И что-то там еще говорил, что-то очень важное. Ах, да. Вроде бы есть какой-то грандиозный заказ со стороны «оборонки», который очень тесно перекликается с нашей тематикой. Это же просто великолепно! Я уже начала внутренне напевать, представляя открывшиеся перспективы. И тут в мои приятные и плавные размышления ворвался возмущенный голос Олежки:
— Нет, ты только послушай! Это же просто ужас! Такое и в голову никогда не могло прийти! — он искреннее возмущался, потрясая журналом. При этом, оказывается, не только меня оторвал от привычного течения мыслей. Иван Аркадьевич вынырнул из-за «Советского спорта» и вопросительно уставился на Олежку. А Тамара так вообще забыла про свою курицу, так и застыла с недожеванным куском ножки во рту. Только капля жира, не обращая никакого внимания на Олежкины выкрики, продолжала спокойно и неторопливо катиться по ее подбородку.
— Ты чего разоряешься? — спросила я.
— Ты что-нибудь слышала об авиаконструкторе Поликарпове?
— Ну, естественно. Его самолеты в Испании воевали, и даже в начале войны еще использовались. «И-16», которых называли «ишаками», — блистала я эрудицией. — Потом он, по-моему, «И-17» разработал, который испытывал Чкалов, а что?
— А то, что и он, и многие другие авиаконструкторы, оказывается, в тюрьме сидели. Не совсем, конечно, в тюрьме, как мы себе ее представляем. Просто по разным «липовым» обвинениям их забирали и помещали в особые «зоны», которые назывались «шарагами». И там они должны были работать над своими самолетами. А когда им нужен был какой-то специалист, то этого специалиста хватали и запихивали в «воронок». Потом фабриковали против него какое-нибудь обвинение в шпионаже или вредительстве и аккуратненько отправляли в «шарагу», работать на благо родной страны.
Олежка завелся не на шутку. Действительно, сейчас публикуется столько фактов, о которых раньше мы не имели понятия, что порой волосы шевелятся, как подумаешь о том, что за мрачное время было. А по истории КПСС, которую мы успешно сдавали в Университете, нам говорили только о том, что во времена культа личности Сталина были допущены «некоторые перегибы». Оказывается, миллионы уничтоженных, сломанных, растоптанных людей — это, всего лишь, «некоторые перегибы». Только сейчас, последние год-полтора после прихода к власти Горбачева, стали обнародовать материалы о тех ужасах. Между тем Олежка эмоционально и красочно пересказал практически всю статью, дополняя рассказ своими возмущенными комментариями по адресу представителей МГБ и НКВД. Надо же, никогда не думала, что практически все известные, а тем более неизвестные конструкторы, были по сути своей обычными зеками.
Что-то было не так. Орган, где у меня проживает интуиция, усиленно нашептывал, что что-то неуловимо изменилось, причем в худшую сторону, в самой атмосфере тихого и доброжелательного купе. Не долго думая, я включила свое энергетическое восприятие. Так и есть. Энергетическая оболочка нашего интеллигентного Ивана Аркадьевича уже полыхала всеми красками гнева. Олежка был не лучше — прямо-таки искрил своим возмущением. Их коконы более всего походили на две грозовые тучи, которые вот-вот столкнутся, разбив спокойное небо вспышкой молнии и оглушительным раскатом грома. Ужас-то какой! Они уже готовы были сцепиться по полной программе.
Что же в словах Олега могло возмутить нашего попутчика до такой степени? Я решила подключиться к нему, посмотреть, о чем он думает. С большим трудом я пробиралась сквозь завесу негативных эмоций. Интересно, или я постепенно теряю свои навыки, или подключение к совершенно незнакомому человеку, к тому же находящемуся в состоянии крайнего раздражения, действительно дается значительно сложнее? Ладно, потом выясним.
