Мучительная зависть пронизала Великопольского. Гипотеза Ивлева была проста! Даже удивительно, что никто другой не выдвинул ее ранее. Предварительные опыты вскоре докажут, что это уже не гипотеза, а теория. Не пройдет и года, как Ивлев защитит докторскую диссертацию, станет профессором, и тогда…
— Товарищ Ивлев, ваша гипотеза очень интересна, но…
Великопольский лавировал. Он не мог заявить Ивлеву, что запрещает производить исследования, и не смог бы доказать, что положения молодого ученого ложны. Великопольский старался убедить, что подобные исследования идут вразрез с планом института и затормозят основную работу. Горячо расписывая, необходимость исследования гриппа и энцефалита, он искоса наблюдал за Ивлевым.
Ивлев молчал, но по его плотно сжатым губам, по хмурому взгляду Великопольский понял, что все напрасно, что Ивлев все равно, — во внеурочное время, по ночам, — будет производить свои исследования. И все же он отказал Ивлеву.
А когда Ивлев ушел, Великопольский раскрыл сейф, вынул объемистую папку и погрузился в чтение.
Уже не в первый раз Великопольскому приходила мысль использовать для работы незаконченную диссертацию своего друга, талантливого, вирусолога Нечипоренко, погибшего во время Отечественной войны.
Артем Нечипоренко до войны работал над проблемой рака. Он жил в одной квартире с Великопольским и, уходя в армию, оставил ему свою рукопись. Рукопись сохранилась, так как Антон Владимирович уходил на фронт уже из эвакуации. Об этой рукописи, видно, никто не знал: Нечипоренко не любил рассказывать о своих замыслах, а его консультант профессор Митягин умер.
Не в первый раз Великопольский перечитывал эту рукопись, думая о том, как талантлив был Нечипоренко, как жаль, что он не успел завершить свою работу, которая могла бы иметь огромное значение для советской науки. Он и сейчас начал с этого.
Нет, он не присвоит чужого открытия — достаточно с него антивируса Брауна. Но и оставить забытой такую важную для государства тему нельзя. Нужно заново, посвоему, переделать эту диссертацию, произвести новые исследования. А Нечипоренко… Что ж, Нечипоренко он уважал, даже любил, но ведь его нет в живых и слава ему не нужна…
И у Великопольского не дрогнула рука, когда он вынул пожелтевшие от времени листы, вложил их в новенькую папку и вывел на ней крупным красивым почерком:
А. Великопольский
О предраковом расположении организмов
Он изменил лишь название диссертационной работы, не подозревая, что этим самым он изменил все направление исследований вирусолога Артема Нечипоренко, павшего смертью храбрых при форсировании Одера.
Очень часто Петренко, приглядываясь к Великопольскому, думал о нем, желая уяснить себе, что же это за человек.
— Энергичен. Самолюбив. Способен. Скрытен.
В лаконические формулировки краткой характеристики Великопольский не вмещался. Это, конечно, не удивляло доцента Петренко: характеры людей под шаблон не подгонишь. Но в поведении Великопольского было много неопределенного, он всегда впадал в крайности: то вдруг оживится, разовьет бешеную деятельность, то обмякнет, начнет избегать людей, глаза его становятся холодными, злыми.
«В чем же причина? — раздумывал Петренко. — Неудачи в работе? Но неудачи естественны — в науке ничто легко не дается».
Очень хотелось помочь Великопольскому, однако Антон Владимирович такие попытки встречал с затаенной враждебностью.
Нет, у Петренко не было никаких данных, которые позволили бы с полным правом сказать, что доцент Великопольский чужд ему, чужд советской науке. Однако в глаза бросались мелочи, — мелочи, не замечаемые другими, наталкивающие на раздумье, заставляющие смотреть в глубь вещей и событий.
Казалось бы, мелочь: Великопольский — самолюбивый и настойчивый — всегда и во всем соглашается с ним, доцентом Петренко. Но эта мелочь заставляет недоумевать: для Великопольского гораздо естественнее отстаивать свое мнение до хрипоты.
Казалось бы, мелочь: Великопольский отменил ежедневные пятиминутки — короткие производственные собрания сотрудников вирусного отдела, заменив их индивидуальными отчетами. Но это уже не мелочь: пятиминутки значительно активизировали сотрудников. Именно во время этих коротких совещаний сверялись результаты параллельных экспериментов, общими усилиями находились правильные решения, зачастую высказывались интереснейшие мысли.
Доцент Петренко записывает в свой неразлучный блокнот: «Пятиминутки — восстановить». Но разве дело только в пятиминутках?
На первый взгляд деятельность института кажется блестящей: инфекционный и эпидемиологический отделы достигли значительных успехов, более строгим и четким стал весь ритм работы. Но вот главный отдел — вирусный — беспокоит. Кроме интересной гипотезы Ивлева, там не появилось ничего нового. А пора! Странно, что Великопольский становится бездеятельным, когда речь заходит об исследовательской работе вирусного отдела.
И вновь Петренко думает о Великопольском: «Что же это за человек? Нестойкий? Заблуждающийся? Или…»
Единственно, кто может ему помочь — это Елена Петровна, но она молчит.
И ее молчание тревожит.
Елена Петровна молчала. Ей еще нечего было сказать Петренко, но она все время думала о беседе, которая произошла давным-давно. Ведь в сущности там, на балконе квартиры доцента Петренко, еще неясное даже для нее влечение к Антону Владимировичу внезапно сменилось твердой уверенностью: «Люблю!».
Она склонилась над колыбелью:
— Славик! За что мы любим папу? — Она поправила одеяльце, погладила сына по мягким пушистым волосикам и наклонилась к нему еще ближе. — Мы любим нашего папу за то, что он мужествен, энергичен, талантлив… красив, наконец… Да?
Ребенок смотрел на нее светло-голубыми глазами и, протягивая ручку, шевелил пухлыми розовыми пальчиками. Елена Петровна перепеленала его, покормила, и сын, засыпая, смешно двигал губами и морщил лобик.
— Сын… сын…
До сих пор казалось необыкновенным, что у нее есть сын, крохотное, ничего не понимающее существо, которое будет расти не по дням, а по часам, вырастет и станет летчиком. Елена Петровна даже увидела его взрослым: высокий, стройный, голубоглазый… И вдруг смутилась: нет, не сына увидела она, а мужа, летчика-истребителя, погибшего в первый день войны. Как-то подсознательно ей хотелось, чтобы Славик был именно таким: сильным, мужественным, честным… и… не таким, как Антон Владимирович.
Ей стало неприятно это противопоставление, она попыталась оправдать Антона Владимировича в собственных глазах, но в ушах все время звучали слова доцента Петренко: «Есть в нем что-то холодное, чужое…».
