Тетронские биотехники — прекрасные медики, и против них самих такое оружие было бы бесполезно, даже если заражать им самых близких к ним гуманоидов. Захватчики же не только мало что могли этому противопоставить, но для них было проблемой даже вовремя выявить симптомы. А я, бедное и злосчастное орудие, должен был страдать вместе с ними.
Так я пролежал несколько дней, мучаясь жестокими приступами лихорадки. Сначала я даже не заметил, когда в палату вкатили несколько новых кроватей с больными, и лишь позже до меня дошло, что среди моих знакомых есть только один человек с роскошной копной золотисто-белых волос, которые сейчас рассыпались вокруг головы по подушке.
Теперь нужда выдавать Сюзарму Лир захватчикам отпала сама собой. Ее уже выдали и, возможно, по приказу тетраксов, чтобы она распространяла своих микробов на всех, с кем имела контакт.
Я припоминаю, как в голове моей бродили не совсем связные сожаления по этому поводу, ибо теперь стало ясно, что кавалерия Соединенных Штатов не скачет мне на выручку.
Наверняка был такой момент, когда я потрудился как следует разглядеть оставшихся двух соседей по палате, потому что к тому времени, когда я снова стал "существом разумным", уже знал, кто они такие.
Это были сержант Серн и рядовой Джон Финн.
Как бы мне ни хотелось похвастаться, что организм мой оказался достаточно силен и первым стал вылечиваться от приступов лихорадки, но этого не случилось. Сказать по правде, я все еще продолжал жестоко мучиться, когда другие уже выздоравливали, и полковнику пришлось как следует потрудиться, чтобы я начал более или менее осмысленно ей внимать, когда однажды она разбудила меня посреди ночи.
— Да просыпайся ты, черт бы тебя побрал, — прошипела она, тормоша меня самым немилосердным образом.
— Дайте мне умереть, — хрипло проскрипел я в ответ.
— Хрен тебе, а не умереть, глупый ублюдок. Хочешь, чтобы я тебе по роже дала или окатила холодной водой?
— Не надо, — жалобно взмолился я.
— Тогда подбери сопли и вставай.
Не выпуская из рук ворот ночной рубашки, которую выдали мне наши хозяева, она бешено трясла мою голову, пытаясь таким способом вбить в нее хоть каплю рассудка.
— Ради Бога, перестаньте! — только и сумел произнести я. Она перестала, и сразу стало легче.
Включив лампы на прикроватной тумбочке, чтобы лучше видеть происходящее, она направила ее неяркий свет прямо мне в лицо, чтобы я не впал в забытье и внимал ее словам.
— Теперь лучше? — спросила она. — Серн все еще в отключке, но, кажется, он и эта крыса, Джон Финн, выкарабкаются. Они тебе уже говорили, что считают, будто тетраксы нас использовали для занесения вируса в город?
— Как раз при мне они до этого додумались, — сказал я ей.
— Это правда?
— Я знаю не больше вашего, — заверил я ее. — Но в это верю. А вы?
— Здесь есть подслушка?
— Господи, Сюзарма, да откуда ж мне знать? Алекс Соворов клянется, что они недостаточно для этого умны, но у него самого что голова, что задница — думают одинаково. В любом случае они по-английски — ни в зуб ногой, поэтому не надо устраивать мелодраму! Разве у нас есть еще секреты?
— Только один, — ответила она. — Перед вылетом из Солнечной системы мне поручили изучить возможность заключения сделки с захватчиками для помощи им в борьбе против тетраксов, если это будет более заманчиво, чем то, что предлагают тетраксы. Но если те действительно использовали нас для начала биологической войны, то теперь я начинаю серьезно подумывать, на чьей нам быть стороне.
— А я думаю, что идти против тетраксов — очень плохая затея. Захватчикам этой войны не выиграть, пусть даже их действительно двадцать миллиардов.
— Саламандры все время подкладывали нам аналогичные подарки, — заверила она меня. — И ничего, мы научились бороться. Когда знаешь, с чем имеешь дело, это не так сложно. У захватчиков есть шанс выиграть, если мы им поможем.
— Только не против тетраксов, — сказал я ей. — Это все усугубит. Сейчас у нас простуда, а не бубонная чума; пусть они сыграли грязную шутку, но они могут сыграть еще грязнее. Пока они хотят лишь обездвижить захватчиков, но не убивать их.
— Думаешь, они дали предупредительный выстрел в воздух, чтобы захватчики поняли, насколько они уязвимы?
— Какая разница? — устало ответил я. Затем она меня разбудила — просто по-дружески поболтать, или у нее были более серьезные вещи для обсуждения?
Мое тело словно налили свинцом, а голова раскалывалась. Она, должно быть, понимала, что я в ужасном состоянии, поэтому сразу перешла к главному.
— Нас доставили прямиком сюда, — сказала она. — Поэтому по дороге мы почти ничего не видели. А что видел ты? Каковы наши шансы отсюда выбраться?
Я попытался выдавить из себя подобие смешка, но в результате лишь глухо кашлянул. Тогда я понял, что в ближайшем будущем другого у меня и не получится.
— Они не слишком сильно охраняют двери, — сказал я ей. — Выйти через них пара пустяков. Проблема в том, что в атмосфере на улице нет кислорода. Даже имей мы скафандры, все равно идти здесь некуда, кроме шахты, по которой нас сюда доставили. А по обе стороны от нее — миллионы захватчиков.
Новость эта ее, похоже, не сильно испугала.
— Но если б мы сумели сойти за захватчиков… — произнесла она. Предложение повисло в воздухе. Затем спросила:
— Сколько здесь еще наших людей?
— Только Алекс Соворов, — ответил я ей. — А от него толку как от козла молока. К тому же через день-другой его свалит болезнь: мы сидели в одной камере. Мне он этого никогда не простит.
Она обвела взглядом другие кровати.
— А ему насколько мы можем доверять? — спросила она, кивая в сторону Финна.
— Он наверняка уже выложил им все, что знал, и его подослали сюда шпионить за нами. Подслушивающих устройств у них может и не быть, но если есть Финн, то они им ни к чему.
Такое выражение лица мне доводилось видеть у нее и раньше: решительность, смешанная с отвращением. Когда она вновь посмотрела на меня, я с удивлением заметил в ней перемену. Не то чтобы она лучилась стопроцентным дружелюбием такого в ее репертуаре просто не имелось, — но во взгляде явно читалось беспокойство о моем состоянии.
— Выспись как следует, — сказала она усталым голосом. — Утром продолжай разыгрывать умирающего. Не нужно, чтобы они знали о нашем выздоровлении.
Изобразить смертельно больного было для меня парой пустяков. К тому же мне самому не сильно верилось, что я пошел на поправку.
Однако поутру мне действительно стало намного лучше. Проснувшись, я испытал давно желанное чувство отсутствия болей и дезориентации. Не могу похвастать тем, что жизненная энергия начала бить во мне через край, но и ощущения, будто меня пропустили через машинку для уничтожения документов, исчезло. Голова была теперь гораздо яснее, и я начал замечать происходящее вокруг.
