Хаген открыл дверь и высунул голову в коридор.
— Все спокойно, — доложил он. — Можно выходить.
— Идите первым, — приказал Рольф Раухеру. — И если наткнетесь на охрану, не оборачивайтесь и не давайте им понять, что за вами еще кто-то идет. Не бойтесь, в обиду мы вас не дадим.
Морозов скрипнул зубами. Он понимал, что его используют, как ягненка при охоте на тигра, и это было обидно, но спорить с командиром диверсантов он не осмеливался.
Длинный коридор был освещен слабыми мигающими лампочками. Под потолком с регулярными интервалами завывала сирена противовоздушной обороны.
Раухер, которому не раз доводилось бывать в этих стенах при свете дня, почувствовал липкий, обессиливающий страх. Ему показалось вдруг, что если он обернется, то обнаружит себя в полном одиночестве — под дрожащим мертвенным светом… Что может быть страшнее?
Он остановился, пытаясь унять разыгравшееся воображение, и тут же получил мягкий тычок в спину. Удивительным образом этот почти оскорбительный тычок мгновенно успокоил Раухера. Он двинулся дальше, дошел до поворота коридора и осторожно заглянул за угол.
Никого. Такой же длинный, пустынный коридор с рядами одинаковых дверей слева и справа.
Морозов махнул рукой, подавая знак диверсантам, и уже смелее пошел вперед.
Огромное здание выглядело непривычно пустым. И даже на посту охраны у главного входа, где обычно дежурили два сержанта госбезопасности, сейчас никого не было.
— Идем в архив, — скомандовал Рольф. — У нас мало времени, налет может закончиться в любую минуту.
— Я не знаю дороги, — покачал головой Раухер. — Я же говорил вам… Кто бы меня туда пустил? Все, что я знаю, это то, что он находится где-то в правом крыле здания. Во всяком случае, секретарши ходили за личными делами подследственных именно туда.
— Значит, идем в правое крыло. Остальное — наша забота.
Архив искали долго. Диверсанты передвигались по пустынным коридорам и лестницам бегом, и не слишком тренированный Морозов быстро начал задыхаться. В конце концов он отстал, и Рольфу пришлось возвращаться, чтобы тащить его на себе.
— Вы слишком много курите, — усмехнулся он. — Даже коммунистическая тушенка не идет вам впрок.
После получаса бесплодных поисков Бруно обнаружил в одном из коридоров дверь с табличкой «Архив».
Хаген вытащил из кармана несколько отмычек, надетых на стальное кольцо. Присмотрелся к замку, попробовал одну отмычку, затем другую. Наконец, замок щелкнул и дверь открылась.
Архив представлял собой длинное узкое помещение, от пола до потолка заставленное металлическими стеллажами. На стеллажах вплотную друг к другу стояли картонные и дерматиновые папки — личные дела тех, кто попал в жернова следственной машины НКВД.
— Ищите дело Гумилева, — велел Рольф. — Времени даю десять минут.
Коммандос разошлись между стеллажами. Раухер в изнеможении опустился на корточки и прислонился к стене. Ему невыносимо хотелось курить.
— Вот, нашел, — Бруно торжествующе поднял над головой толстую картонную папку. — Дело Гумилева!
— Ну-ка, покажи, — Рольф выхватил у него папку, взглянул на корешок и быстро перелистал страницы. — Нет, это не то. Это какой-то другой Гумилев, его расстреляли в двадцать первом году.
— Дайте посмотреть, — Морозов протянул руку. На сером картоне было каллиграфическим почерком выведено: «Личное дело поэта Гумилева Н. С.». Раухер раскрыл папку и на колени ему выпала старая пожелтевшая фотография снятого в профиль коротко стриженного молодого человека. У молодого человека был высокий лоб, длинноватый, правильной формы нос и резко очерченные татарские скулы.
— Это его отец, — сказал Морозов Рольфу. — У русских принято уничтожать врагов народа целыми семьями. Где вы нашли эту папку? Ищите поблизости, дело Льва Гумилева должно быть рядом.
Он положил фотографию обратно в дело и рассеянно перелистнул страницы. Протоколы допросов, чьи-то донесения, черновики стихов. Последняя страница дела поэта Гумилева содержала выписку из заседания президиума Петроградской губернской ЧК: «Гумилев Николай Степанович, 35 лет, б. дворянин, филолог, член коллегии издательства «Всемирная литература», женат, беспартийный, б. офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров. Которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности»[15]. Под этим текстом стояла чья-то резолюция — «верно» — и приписка: «Приговорить к высшей мере наказания — расстрелу».
Ни подписи, ни печати. Раухер хмыкнул и захлопнул папку.
Внезапно сирена, завывавшая под потолком, смолкла. Стало очень тихо.
— Ну что, парни, — рявкнул Рольф, — увольнительная кончилась! Начинаем работать всерьез!
Капитан Шибанов открыл глаза. Голова гудела, как церковный колокол.
— От души приложился, — пробормотал он. — Эх, имел бы мозги, было бы сотрясение…
Мир вокруг плыл и кружился, но сквозь мелькание разноцветных пятен капитан все-таки разглядел, что находится вовсе не на улице, а в выкрашенной свежей белой краской больничной палате.
— Это что за фокусы, — сказал он недовольно, — мне разлеживаться некогда…
Он попытался встать. Тело послушалось неожиданно легко — оно было как резиновый шарик, надутый теплым воздухом.
«Ну, вот так-то лучше», — подумал капитан. Карусель, крутившаяся перед глазами, раздражала и мешала ориентироваться.
— Эй, сестра, — крикнул чей-то хриплый голос, — тут контуженный встал!
— Сам ты контуженный, — сказал хриплому Шибанов. — Ты лучше скажи, где тут дверь?
Он сделал шаг и тут под черепом снова разорвалась бомба. Шибанов почувствовал, что его затягивает вглубь гигантского калейдоскопа.
— Товарищ капитан! — донеслось до него из немыслимого далека. — Вам же категорически нельзя вставать!..
«Катя? — удивленно подумал Шибанов. — А она-то что здесь делает?»
Ноги у него подкосились, и он тяжело рухнул на пол, ударившись подбородком о край железной кровати. Капитан, впрочем, этого уже не почувствовал — разноцветный водоворот успел затянуть его в темные и тихие глубины, где не было ни времени, ни боли.
Глава двенадцатая
Возвращение Зигфрида
В подвал вела узкая лестница, на ступенях которой сложно было разминуться двоим.
