Он вывел самолет на свободную полосу и начал разбег.
В этом весь Турк, подумала Лиза. Это он умеет делать лучше всего. Собраться по тревоге и полететь неизвестно куда. В каком-то смысле он верил в искупительную силу дальних мест. У нее самой такой веры не было.
Самолет взлетел, болтаясь из стороны в сторону, словно воздушный змей. Мотор тихо урчал, за окнами мелькали лопасти винтов. Впереди виднелись озаренные лунным светом горы. Ибу Диана смотрела в окно и шептала про себя что-то вроде: «Надо же, самолет, и такой тихий. Раньше было совсем не так. Раньше… сколько лет прошло…»
Лиза видела наклонившуюся вправо дугу берега и далекую, все уменьшающуюся, сверкающую кляксу Порт-Магеллана. Она смотрела исподволь на Турка, ожидая, что он все-таки заговорит с ней, — может быть, даже извинится наконец. Но он молчал. Только раз неожиданно обернулся. Лиза как раз глядела в окно на ослепительный след падающей звезды, прочерченный над пиками и ущельями и растворившийся в безмолвии западной пустыни.
Страшный снимок, пришедший с утра по электронной почте, совершенно выбил Брайана из колеи. Это заставило его вспомнить то, чего совсем не хотелось бы помнить.
Ему тем летом должно было исполниться тринадцать, и он работал на общественных началах в епископальной церкви, прихожанами которой были его родители. Сам он не был таким уж набожным подростком: догматика давалась ему с трудом, занятия по Закону Божьему он обычно прогуливал. Однако церковь — физически и как учреждение — обладала той же незыблемой силой, что и закон (позже Брайан стал называть это про себя словом «устои»). Она предполагала порядок вещей. Его родители, пережившие экономический и религиозный хаос Спина, посещали ее каждые выходные. Брайан любил эту церковь еще и из-за хвойного запаха свежевыстроенной часовни, из-за утреннего света, дробящегося в витражах. Поэтому он охотно согласился поработать в церкви на каникулах. Поначалу было скучновато. Он подметал часовню, открывал двери пожилым прихожанам, исполнял всякие мелкие поручения пастора и хормейстера. Но в середине августа его попросили помочь в организации ежегодного пикника.
В пригороде, в котором жил Брайан, было множество зелени и ухоженных парков. Пикник традиционно происходил в самом большом из парков. «Ежегодный приходской пикник» — от самого этого обычая и этих слов веяло чем-то чудным, архаичным. Впрочем, в воскресном листке он назывался Днем Семейного Единения. «Объединиться» явилось множество семейств — от стара до млада, от дедов до внуков. Брайан без устали хлопотал, расстилая одноразовые скатерти, разнося бокалы и ведерки со льдом, пока наконец не разгорелось веселье. Стали раздавать бесплатные хот-доги, дети — из которых он мало кого знал — принялись подбрасывать в воздух летающие тарелки, под ногами копошились младенцы. И день выдался для праздника что надо — солнечный, но не жаркий. Ветерок уносил дым от гриля. Тогда, в тринадцать, Брайана несказанно пьянила эта атмосфера праздника: словно полдень замер во времени и длится вечно.
Подошли его друзья, Лайл и Кев, и уговорили его на время оставить свои обязанности. Неподалеку был ручеек, где можно было попрыгать по камням и половить головастиков. Брайан отпросился у пастора и побежал с друзьями в зеленую, пронизанную солнцем гущу леса. Там у ручья, сбегающего по гальке — как говорили в школе, еще со времен ледникового периода, — они нашли нечто поинтереснее головастиков. Жилище — точнее, остатки жилища. Свисающий матерчатый тент. Пластиковые мешки, свалка ржавых банок (он как сейчас помнил: свинина с фасолью, собачий корм…), бутылки, прохудившиеся фляжки, старая тележка из супермаркета. А между двумя дубами, корни которых выступали из земли и переплетались, словно пальцы, сжатые в кулак, — валялся узел со старой одеждой, который при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не узлом… а мертвецом.
Мертвый бездомный человек, должно быть, пролежал здесь никем не замеченный несколько дней, а то и недель. Он выглядел раздувшимся — изодранная красная рубашка туго обтягивала огромный живот, — и в то же время каким-то скукоженным, будто выжатый лимон. Оголенные части тела были объедены, в молочно-белых глазницах копошились букашки, а когда подул ветер, запахло так омерзительно, что Кев тут же отскочил прочь, и его вырвало прямо в кристальную воду ручья.
Они побежали обратно, в такой нестрашный парк, и рассказали пастору Карлайлу о своей находке. Праздник кончился. Позвонили в полицию. За телом приехала «скорая». Помрачневшие прихожане стали один за другим расходиться.
Брайан еще с полгода ходил на воскресные службы. Но Кев и Лайл больше ни разу там не появлялись — словно церковь для них связалась навсегда с мертвецом. Брайан же отреагировал в точности наоборот. Он еще больше уверовал в спасительную силу часовни — потому, что видел, что бывает за ее оградой. Он видел смерть в неосвященной земле.
Он видел смерть вблизи, и смертью его было не удивить. И все же то, что оказалось у него на столе теперь, двадцать лет спустя, его попросту шокировало. На собственном столе, в благословенных стенах своего офиса, которые казались ему такой надежной защитой от всех потрясений взрослой жизни.
* * *
За два дня перед тем был короткий, оборвавшийся звонок от Лизы.
Она позвонила поздно, уже ночью. Брайан возвращался домой, после обычной нудной встречи в консульстве. (В резиденцию консула приглашались на фуршеты, кстати, потенциальные подозреваемые.) Он почти не пил, но вино слегка ударило ему в голову. Поэтому он поручил управление автомобилем навигатору. Медленно, но верно (машина до идиотизма буквально понимала скоростные ограничения, к тому же улиц с автоматизированным движением было сравнительно немного) он добрался до дома, который когда-то делил с Лизой. В этом доме откровенно попахивало клаустрофобией. Если б не привычный уют, можно было бы даже сказать — отчаянием. Брайан сходил и душ. Он стоял мокрый, обернувшись полотенцем и вслушиваясь в ночную тишину, и думал: «Все-таки я один из них? Или я другой?..»
Он погасил свет, и тут зазвонил телефон. Он поднес к уху трубку и услышал в ней далекий голос Лизы.
Он пытался предостеречь ее. О чем говорила она, он сперва даже не понял. А потом связь оборвалась.
* * *
По идее, он должен был сообщить об этом звонке Зигмунду и Вейлю. Но этого не сделал. Не мог. То, что сказала Лиза, предназначалось ему одному и больше никому. Зигмунду и Вейлю незачем было об этом знать.
Наутро он сидел у себя в офисе, беспрестанно думая о Лизе и своем неудавшемся браке. Потом взял трубку и по звонил Петеру Кирхбергу — это был «его человек» в Управлении надзора за соблюдением законности и правопорядка Временного Правительства ООН.
