Всем знакомы утраты и приобретения, но никто не знал таких утрат, как Ларвеф, оказавшийся впереди себя на сто семьдесят лет.
Арид с ненасытной жадностью впитывал поистине гигантский опыт своего друга и наставника. Он словно беседовал с самой историей, на этот раз принявшей вид не старинных книг и запоминающих устройств, а облик живого, необыкновенно милого и симпатичного собеседника.
— Ну, что ты еще хочешь узнать, ненасытный подросток?
— Почти ничего. Пустяк. А где вам было лучше — там или здесь?
— Не спрашивай об этом, Арид. Я тебе запрещаю. То, что было, то утрачено навсегда. Мне и здесь хорошо среди вас.
— А как вы склеиваете эти два отрезка времени?
— Склеиваю? Ты не мог найти более одухотворенного слова? Ну, раз ты спрашиваешь, я отвечу. К двум разным эпохам я прибавляю свое путешествие. Правда, большую часть его я провел в состоянии анабиоза, полного отсутствия. Но это легко себе представить. Вообрази, что ты уснул вечером, а проснулся не на следующее утро, как все, а спустя несколько лет. Вот и все, дорогой Арид. Спрашивай, спрашивай, мальчик. Я охотно отвечаю на твои вопросы.
— А вы очень изменились за эти сто семьдесят лет?
— Внешне почти не изменился. Ты сам можешь об этом судить — взгляни на фотографическое изображение. Анабиоз задержал явления, связанные со старением, с влиянием энтропии. Да и пять лет — это пустяк. А что касается внутренних, душевных перемен… Внутренне я, разумеется, постарел. Да и могло ли быть иначе, мальчик? Мир, в котором я жил почти двести лет тому назад, не похож на ваш. Ты думаешь, что изменились только техника, наука и экономика? Изменился сам дильнеец, его сознание, его внутренний духовный аппарат. Не говоря о других, даже с женой я долго не мог найти общего языка. Вы не только иначе мыслите, чем мои современники, но и иначе чувствуете. Вы искреннее, прямодушнее, умнее. Ты думаешь, мне легко произносить эти слова? Я любил и люблю своих современников со всеми их недостатками. Они жили в более суровый век. Наука еще не разгадала тайн гравитации, не владела искусственным фотосинтезом. Ты, наверно, никогда не слышал стука топора? А мои тогдашние современники варварски рубили деревья и уничтожали целые леса, они еще не научились создавать искусственную древесину. Я вижу усмешку на твоем лице. Но я сам рубил деревья. Сейчас это считается преступлением. Живую природу охраняет не только закон, но и сознание дильнейца. С детства вас приучают смотреть на живую природу как на нечто такое, что надо беречь и любить. Вы связаны с природой тысячами нитей. В мою эпоху было не так. Жестокие и неразумные охотники стреляли в беззащитных птиц и зверей. Женщины щеголяли в дорогих шубах, сшитых из шкур самых редких и ценных зверьков. И никому не казалось это чудовищным и ужасным. И еще тогда существовала жадность. Ты не понимаешь этого слова, мальчик. Оно исчезло из разговорного языка. Как тебе объяснить, что это значит? Это не легко, Арид… Дильнеец любил вещь…
— Он и сейчас ее любит, — перебил Арид.
— Это не та любовь, мальчик. Сейчас дильнеец любит вещь за ее красоту и полезность.
— А тогда за что он ее любил?
— За то, что она его собственная, принадлежит ему. Дильнеец любил только свою вещь и был почти равнодушен к чужой.
— Я этого не понимаю.
— Я рад, что ты не понимаешь этого, мальчик. Твое непонимание и делает тебя прекрасным, тебя и твоих современников.
— Но я хочу это понять! Хочу! — сказал Арид. — Что может быть хуже и унизительнее непонимания? Я всегда стремился понять все, что поддается пониманию, и даже то, что не поддается.
— Ну, хорошо, я постараюсь объяснить тебе, что такое собственность. Слушай, мальчик.
Ларвеф говорил пространно, напрягая все свои логические способности. Когда он закончил свой рассказ, на лице Арида быстро сменилось несколько чувств: чувство досады, разочарования, недоумения.
— Какая же радость в том, — спросил он, — чтобы иметь несколько вещей, когда тебе принадлежит весь мир?
— Ну вот видишь, мальчик, есть явления, которые не поддаются объяснению.
Арид почти ежедневно заходил к своему другу. Его полюбила и жена Ларвефа Иноя. Она никогда не сердилась на своего юного гостя, даже когда он задавал слишком много вопросов.
Арид спрашивал. Ларвеф отвечал. Но однажды подросток не застал своего друга дома.
— Где Ларвеф? — спросил он Иною.
— Далеко, — ответила Иноя тихо.
— А когда он вернется?
— Через сто семьдесят лет.
— Но ведь он не застанет нас?
— Не застанет.
— Почему он это сделал? Почему он не предупредил меня? Ведь позавчера он был здесь.
— Не знаю, — сказал тихо Иноя. — Тот, кто оказался впереди самого себя, не может долго сидеть на одном месте. Его тянуло туда.
— Куда?
— В неизвестность, в будущее, в даль, к тем, кто будет жить через сто семьдесят лет после нас.
Идея Арида
Что чувствовал Ларвеф, снова расставаясь навсегда со знакомым и привычным миром?
На этот вопрос нет ответа. Свой ответ Ларвеф отнес туда, в даль, вперед почти на целых два столетия.
Где он? Впереди! Снова впереди всех, исследователь того, что наступит не скоро.
Арид любил мир, который его окружал. Тысячью невидимых, но крепких нитей он был связан со своей родиной и с каждым дильнейцем. Даже ради познания неведомого он не решился бы порвать эти нити. Но никогда он так сильно не ощущал привязанности к Дильнее, как в те дни, когда Ларвеф покинул современность для того, чтобы совершить длинный и опасный путь и пристать к другой эпохе.
Идя по улице, Арид вглядывался в лица прохожих. Улыбка на лице незнакомой девушки. Смех играющего в саду ребенка. Кашель старика. Обрывки фраз, брошенных кем-то на ходу. Все вызывало у подростка чувство грусти, словно он, так же как Ларвеф, собирался покинуть Дильнею и взамен своего времени обрести чужое.
Арид понял, что он смотрит на мир не своими глазами, а глазами друга и наставника, поспешившего затеряться в неведомом.
Тысячи вопросов за годы знакомства с Ларвефом задал ему любознательный подросток. Но самого главного не узнал. Он так и не узнал, какая сила тянула Ларвефа в неведомое и почему.
Арид рос быстро физически и еще быстрее духовно. Он проявил необыкновенные способности к математической логике и обратил на себя внимание одного из крупнейших ученых Дильнеи Эрона-младшего. Окончив кибернетический и философский институты, Арид поступил работать в большую экспериментальную лабораторию Эрона-младшего.
Еще в школе у него появился грандиозный замысел создать гениальный мозг, вооруженный опытом не только индивида, отдельной личности, но и опытом историческим. Эта идея возникла в результате общения с Ларвефом. В Ларвефе парадокс времени осуществил неосуществимое, он слил юношу со стариком. Память Ларвефа соединила две эпохи, разделенные двухсотлетием, слила вместе две разные современности. Сын двух эпох, Ларвеф обладал невиданным опытом.
