Семьсот песет. Так он оценил ее. Может, и на несколько песет больше — если учесть наехавших дачников, с которых не грех и содрать за такую редкую рыбу. Перекупщица, которая купит у него рыбу, распродаст ее по кускам, получив триста песет барыша (на эти деньги они с матерью могли бы жить целый месяц), нажившись на том, что раз в жизни Косте привалило счастье. Такую удачу перекупщик всегда с тобой разделит, а уж неудачи предоставит расхлебывать тебе одному. Будь рыбаки поумнее, давным-давно бы надо было организовать кооператив, тогда б этих перекупщиков можно и побоку, размышлял Коста, да где уж там. Как бы то ни было, семьсот-то песет он получит, а когда деньги будут у него в кармане, он разыщет Молину и, сто раз извинившись, объяснит, в каком критическом он положении, и попросит его уплатить за комнату и стол за неделю вперед. Это будет уже девятьсот пятьдесят песет, плюс деньги на ведение хозяйства, которых должно быть уж никак не меньше недостающих пятидесяти песет. И вот в десять вечера, как раз когда муниципальный курьер закрывает свою контору, Коста придет к нему с запечатанным сургучным пакетом, в котором будут лежать деньги и на котором он с двух сторон аккуратно напишет печатными буквами фамилию Элены и ее адрес. Курьер выдаст Косте расписку и на ночь запрет пакет в сейф. Тогда уж Коста сходит к доктору, чтобы тот полечил ему ухо.
До тех пор ухо подождет. Острая, то пульсирующая, то сверлящая боль сменилась болью вполне терпимой, а вечерняя прохлада взбодрила Косту. Силы вернулись к нему, и он греб, пока мимо не проплыл и не потонул во мраке последний темный силуэт, закрывавший от него вход в бухту. Навстречу выплывала лодка с зажженными фонарями, и, повинуясь внезапному порыву, Коста стал грести прямо на нее — ему хотелось, чтобы рыбаки увидели его рыбу. На мгновение его залило желтым светом, а потом лодка в своем светящемся ярко-синем ореоле проплыла мимо, унося в темноту ряд лиц, сначала с интересом посмотревших на него, а потом отвернувшихся;' «Ну, не увидели, так завтра услышат», — подумал Коста.
На берегу у самой воды в свете лодочных фонарей слонялось несколько парней, едва вышедших из школьного возраста.
— Кто хочет заработать пару песет? — крикнул им Коста. — Помогите мне дотащить рыбу.
Ему никто не ответил, и парни исчезли в темноте, словно и не слышали его слов.
Потащу сам, решил Коста, мне же лучше. Он кое-как взвалил рыбу на спину, закинув за голову руки, вцепился пальцами в жабры и стал с трудом взбираться на берег. Ноги вязли в м©кром песке. Где только возможно, он приваливал рыбу к борту лодки и переводил дух. Тонкие гладкие жаберные косточки впивались в суставы пальцев. В ухе что-то лопнуло, и из него потекла струйка теплой крови.
В этот вечерний час деревня, днем казавшаяся сонной и почти безлюдной, оживала. Все, у кого выбиралась свободная минутка, выходили прогуляться по главной улице или вдоль берега моря. Этот короткий прохладный промежуток времени между заходом солнца и ужином отдавался светской жизни. Девушки разгуливали парами и по трое, демонстрируя себя на не слишком бойком брачном рынке. Богатые дачники, ужинавшие поздно, прохаживались энергичным шагом взад и вперед, нагуливая аппетит. Уже отужинавшие рыбаки, которым предстояло встать затемно, чтобы забросить сети, прежде чем рыба на рассвете уйдет на глубину, старались как можно полнее использовать свой недолгий досуг. Они толпились кучками на рыбном рынке возле пустых прилавков, где обычно выставляли на торги только что выловленную рыбу. Случайные уловы поступали сюда в любое время дня и ночи, и таков был интерес ко всему, что касалось их профессии, что рыбакам и в голову не приходило проводить свободное время где-либо в другом месте — ведь здесь каждый сразу узнавал, чем еще может порадовать ловцов море.
Три перекупщицы — Энграция, Лола и Лючия, рабыни своих тридцати трех с третью процентов, — безотлучно находились дома, получая от разветвленной сети агентов сведения о состоянии рынка, и являлись по первому зову. За тридцать три с третью процента им приходилось срываться с постели в любой час ночи и быть на рынке не позже чем через пять минут после доставки туда улова. Говорили даже, будто эти тридцать три с третью процента довели Энграцию, в которой жадность уживалась с набожностью, до того, что она распорядилась вызывать ее из церкви во время мессы, если на рынок поступает улов, превышающий стоимостью десять ящиков сардин.
В этот вечер Энграция проводила досуг за своим любимым занятием — с увлечением вырезала некрологи из газет, которые покупала пачками, чтобы заворачивать рыбу, и вклеивала их в толстую тетрадь. «„Безболезненная и мирная кончина…“ — неплохо сказано… и все же если человек член общины Святого Таинства, то я, пожалуй, предпочитаю, когда пишут „убитые горем“…»
— Кто там? Иду, да иду же. Уже и подождать не могут…
Она распахнула дверь, и тусклый свет упал на лицо человека, стоявшего у порога.
— Вечер добрый, Симон. Что-нибудь стоящее? Если опять полкорзины макрели, я и слышать об этом не желаю.
Симон, не дожидаясь приглашения, вошел в комнату.
— Мне надо кое о чем с тобой поговорить. Ты не возражаешь? — Он закрыл дверь и, не обращая внимания на удивление Энграции, задвинул засов.
Когда Коста дотащил рыбу до рынка, ему снова стало плохо. Небольшая компания стоявших без дела рыбаков расступилась, давая ему дорогу; он сбросил на прилавок рыбу и выпрямился, с трудом переводя дыхание, ожидая возгласов удивления. Но никто и виду не подал, что заметил его. Всего в трех шагах от него стоял Марко, рыбак, который лишь накануне так приветливо разговаривал с ним, но сейчас он не спеша повернулся к Косте спиной. Измученный Коста почти не чувствовал ни обиды, нц удивления. Сквозь толпу равнодушных рыбаков просочилось несколько мальчишек, они заглядывали в разинутую пасть мертвой рыбы и с опаской тыкали в закованную в твердую чешую тушу.
— Ну-ка, Фернандо, — обратился к одному из них Коста, — сходи узнай, идут сюда перекупщицы или нет.
Вообще-то это было излишне — торговки, конечно, уже спешили на рынок. Едва не теряя сознание, он тяжело опустился на прилавок рядом с рыбой. Фернандо растерянно оглянулся и ушел, сунув руки в карманы, подшибая ногой невидимые камушки.
Мимо, как и каждый вечер в течение последних пяти лет, всегда в одно и то же время и в сопровождении тех же двух приятелей, проходил доктор Росас. Он только что продемонстрировал им свое последнее приобретение — украшенную надписью зажигалку.
— Как я уже говорил, меня восхищает в них трезвый взгляд на вещи. Вот, например, возьмите мой случай. Я пытаюсь дать разговору определенное направление, я страстно вздыхаю, беру ее за руку, а потом говорю: «Как тут романтично! Эти места просто очаровывают, где бы вы ни были, вас вечно тянет сюда». — «Было бы еще романтичнее, — говорит она, — если бы в туалете хоть изредка спускалась вода». Вот это я и называю трезвым взглядом. Нам это не свойственно. — Доктор умолк. — Простите, я должен взглянуть на эту рыбину.
