Силантьев развернул листок, пробежал глазами.
— Так, — сказал он. — Будем готовиться.
— Что? — спросил Гронский. — Кто едет?
— Область, — сказал Силантьев. — Через сорок минут самолет будет здесь.
— У нас ничего не готово, — сказал Гронский.
— Где принимать будем? — спросил Силантьев у женщины в дубленке.
— В горкоме нельзя, — сказала она. — Там не готово.
— Знаю. С аэродрома везем сюда. Тебе, Мелконян, главная скрипка. — Это относилось к генералу. — Чтобы БТР спереди, танк сзади — психологическая атака по высшему разряду. Я буду встречать. Силина ко мне в машину. Ты, Гронский, тоже поедешь со мной, у тебя нервы расшатались. Николаев поедет во второй с Немченко. Слышал?
— Слышал, — сказал Николаев.
— Главная наша задача, чтобы они не очень глядели по сторонам. И если на пути следования будет хоть одно неживое тело, — Силантьев сжал руку в кулак, — убью.
Неизвестно, к кому это относилось, но ответил генерал.
— По Пушкинской и Советской мы все очистили, — сказал он. — Но на шоссе гарантии нет.
— Да там и не было никого, — сказал Николаев. — Главное, чтобы автостанцию проехать.
— Мелконян, пошли человека надежного, чтобы весь маршрут проверил. Немедленно. Весь. Если что — в кювет, в кусты — ты понял?
— Я пошлю, — сказал Мелконян, не глядя на Силантьева.
— Хорошо. Кто готовил цифры? — спросил Силантьев.
— У меня есть, — сказала женщина в дубленке. Она протянула Силантьеву смятый листок. Здесь оценочное число жертв, зажиганий и так далее.
Силантьев смотрел на листок. Все ждали.
— До ста человек жертв? — спросил он женщину. — Да ты с ума сошла! Они же перепугаются. Это в Москву надо сразу рапортовать.
— Мы писали приблизительно, — сказала женщина.
— Они тоже не лыком шиты. Если доложу, что сто смертельных случаев, они полезут смотреть. Сделаем так: жертвы есть, подсчитываются… Ладно, сделаю. Иванов!
Иванов — расплывшийся человек в потертом костюме, с золотым перстнем на безымянном пальце — отделился от стены.
— Рви в резиденцию. Чтобы обед был готов через два часа. Возьмешь «рафик» и трех милиционеров. Проверь, чтобы вокруг было спокойно. А вы работайте, товарищи, — обратился он к солдатам. — Чтобы через час, когда мы вернемся, все сверкало и работало — пусть товарищи из области видят, как у нас все поставлено.
— А если они меня спросят, сколько жертв? — спросила женщина.
— Санитарный врач доложит. Доложишь?
Шубин видел его раньше, тот был в кабинете Силантьева, когда он случайно подслушал их разговор.
— Я предпочту воздержаться от оценки, — сказал врач.
— Надеюсь, все запомнили эти мудрые слова?
По толпе, окружавшей Силантьева, прошел согласный гул.
— А ты, Шубин? — Шубин так и не понял, когда Силантьев разглядел и узнал его. Но разглядел раньше, не сейчас, потому что, произнеся последние слова он смотрел уже на дверь.
Шубину надо было молчать. Не только из-за опасения за себя — из интересов дела. От того, скажет или он сейчас что нибудь или не, ничего в поведении Силантьева не изменится. А Шубин сможет тихо выбраться из города. Хотя, может быть, он недооценивал Силантьева, и тот уже решил не выпускать его из города.
Шубин сказал:
— Все первые этажи — мертвые.
— Что? Я не понял.
— Сейчас люди начнут открывать первые этажи, а там все мертвые.
— Шубин, не пугай людей, — сказал мирно Силантьев. Он взял Шубина по руку и повлек к двери. — Ты же не знаешь, а я знаю — эта дрянь через стекла не проникает. А ночь морозная, форточки были закрыты. Да и среди наших товарищей есть немало таких, кто живет на первых этажах. Есть такие, товарищи?
В зале была полная тишина, будто боялись пропустить каждое слово, сказанное Силантьевым.
Никто не ответил. Силантьев резко повернулся к толпе, которая медленно текла за ним.
— Надеюсь, среди вас есть люди, проживающие на нижних этажах?
И снова никто не признался.
Санитарный врач сказал:
— Мы не проверяли еще, Василий Григорьевич. У нас были первоочередные дела.
— Мне кажется, — сказал Шубин, — что вы здесь занимаетесь чепухой.
— Что? — Силантьев даже остановился.
— Вы думаете, как это все притушить, закрыть, спрятать… вы даже об обеде уже подумали. — И, говоря, Шубин как бы освобождал себя. Страх, который сковывал его, потому что он был маленьким человеком в этой отлаженной, хоть и давшей сбой машине и ничего не мог в ней изменить, пропал, как пропадает волнение у неопытного оратора после первых удачных фраз с трибуны. — Кого вы обманете? Областное начальство? А потом? Когда станут понятны размеры катастрофы?
— Неуместное слово, — сказал брезгливо санитарный врач.
— Вы же правите сейчас мертвым городом! — кричал Шубин. — Городом, дома которого наполнены мертвецами, вы это понимаете? Вы хотите навести марафет на одной улице? Для чего, чтобы завтра снова травить этот город? Чтобы завтра отравить всю страну? Весь мир?
— Нервы, нервы, — говорил Николайчик, оттаскивая Шубина в сторону.
— Погоди, пускай выговорится, — сказал Силантьев.
— Я выговорюсь не здесь, — сказал Шубин. — Я выговорюсь в Москве.
И в этот момент он уловил перемену в гуле, наполнявшем зал.
До этой секунды гул был сочувственным, потому что почти все, кто стоял там, были потрясены бедой, какими бы куцыми ни были обломки их моральных устое. И Шубин пользовался их молчаливым сочувствием. Но в тот момент, когда он произнес слово «Москва», — он стал чужим.
— Ну что ж, — сказал Силантьев. — В Москве ты выговоришься. Но посмотрим, кому из нас поверят.
— Поверят, — сказал Шубин. — Поверят.
— А я бы хорошо подумал, прежде чем делать выводы, — сказал Силантьев, все еще владея собой. — Что ты видел здесь? Где ты прятался, когда мы все, в одном порыве, ликвидировали последствия аварии?
— Я был там же, где ваш товарищ Гронский, — сказал Шубин.
— Все ясно, — сказал Силантьев и даже улыбнулся. — С крыши наблюдали, как туристы. Хорошо еще, что мы успели вертолет организовать. Это там Спиридонов погиб?
Но вопрос был обращен не к Шубину, а к Гронскому.
Гронский вдруг подтянулся, словно вспомнил роль, которую должен был донести до публики.
— Обстоятельства гибели товарища Спиридонова загадочны, — сказал он. — Пока я организовывал спасение женщин, товарищ Шубин с группой мужчин должен был вынести раненого Спиридонова на крышу. Шубин появился на крыше. Шубин появился на крыше один. Со своей любовницей.
— А, он и любовницей обзавелся! Ничего себе, моральный уровень.
