словно перед броском и вдруг неожиданно спросил:
— Помнишь, как называлась та французская каторга, которую они недавно ликвидировали?
— Остров Дьявола, — не понимая, к чему он клонит, ответил я.
— Точно. А теперь представь, каким страшным наказанием для преступника будет высылка в прошлое!
— Мне, вообще-то, казалось, — осторожно начал я, — люди будущего должны быть выше такого чувства, как жажда мести, да и преступлений к тому времени быть не должно… Даже сейчас уже человечество приходит к выводу, что жестокими наказаниями преступность не искоренить, — привел я последний аргумент.
— Ты действительно в этом уверен? — тихо спросил он меня. — Разве мы не видим, как параллельно со смягчением наказаний растет преступность? Тебя в свое время удивило, что я спокойно гуляю ночными улицами — настолько твое сознание въелось чувство опасности. А наказание — это очищение всего организма общества. В будущем, например, считают, что публичное вздергивание преступников на площадях в свое время очень повлияло на снижение уровня преступности и, что самое главное, именно эти публичные казни привели в дальнейшем к расцвету гуманизма в XVIII веке. — При этих словах он саркастически приподнял бровь. — По крайней мере, они так считают. И не имеет значения, правы они или нет. Просто люди будущего очень рационально подходят к исправлению собственных недостатков. Да и не это важно. Тебе сейчас просто нужно понять, что своих преступников они высылают в прошлое.
— Довольно жестоко по отношению к прошлому, — заметил я.
— Не так уж жестоко, если исходить из того, что все, что им суждено было сделать, уже произошло… Черт! Английский язык совершенно не подходит для объяснения таких парадоксов. Ты еще должен понять, что они не распыляются на всяких мелких жуликов. Человек должен действительно совершить какое-то ужасное преступление, чтобы его изгнали в прошлое. А ты же знаешь, что опасность преступления для общества зависит от того времени, в которое оно совершается. Убийство, пиратство, предательство, ересь, распространение наркотиков, рабство, патриотизм… Все это в разные эпохи наказывалось смертной казнью, в некоторые времена к ним было более снисходительное отношение, а кое-когда вообще считалось добродетелью. Вспомни историю!
Я несколько минут наблюдал за ним, думая про себя о том, насколько глубоки морщины, испещрившие его лицо. Наверное, он много пережил в своей жизни, если судить по обильной седине, совсем не соответствующей его возрасту.
— Хорошо, — наконец сказал я. — Согласен. Но, разве человек из будущего, имея в своем багаже такие знания…
— Какие знания? — перебил он меня и со стуком поставил свой стакан на подлокотник кресла. — Подумай! Ты что, знаешь язык вавилонян? Сможешь ли ты определить, какая династия правит в стране? Как долго она продержится? Кто её сменит? Каким законам ты должен подчиняться и какие обычаи соблюдать?
Можно, наверное, еще как-то помнить, что Вавилон захватят еще какие-нибудь ассирийцы или персы, или вообще черт знает кто, и будет грандиозное опустошение! Но когда? Каким образом это произойдет? Будет ли пограничная стычка незначительным конфликтом, или она приведет к войне не на жизнь, а на смерть? Кто победит в этой войне? Какими будут условия мирного договора?.. Конечно, есть в мире двадцать-тридцать человек, которые могут ответить на эти вопросы, не раскрывая учебника. Но ты же не один из них! Тебе даже учебника такого не дадут, уж будь уверен.
— Как только я мало-мальски выучу язык, — медленно произнес я, — я тут же пойду к ближайшему храму и скажу жрецу, что умею делать… м-м-м… фейерверк!
В смехе Майкла слышалась откровенная издевка:
— Каким образом? Ты что, забыл, что та в Вавилоне? Где ты возьмешь серу и селитру? Но даже если ты и убедишь жреца, и он достанет тебе все необходимое, то как ты изготовишь порох, который бы искрился, ноне взрывался? К твоему сведению, это целое искусство… Короче говоря, попади ты в прошлое, тебе пришлось бы либо драить палубу какой-нибудь галеры, либо с утра до вечера гнуть спину на плантации. Ну, как тебе подобные перспективы?
— Все верно, — согласился я.
— Они очень продуманно выбирают столетие, — Майкл подозрительно оглянулся на окно. Звезд с того места, где мы сидели, видно не было. Огонь в камине тачал постепенно затухать. За окном стояла непроглядная мгла.
— Когда человека приговаривают к забвению, собираются все эксперты по разным эпохам и сообща решают, какая эпоха наиболее всего подходит для приговоренного. Ты только на мгновение представь себе, что должен пережить привередливый интеллектуал, попади он в эпоху Гомера! Да это же будет для него сплошным кошмаром! Но жестокий грубиян там прекрасно приживется и, в конце концов, падет на поле брани как прославленный воин. Это, как ты знаешь, таиболее вероятныи исход для мужчин того времени. Так вот, чем опаснее преступник, тем суровее эпоха, в которую его отправляют. И там он должен перенести все- трудности, испытания, опасности, ностальгию. Боже! — внезапно воскликнул. Майкл. — Самое страшное — это ностальгия!
По мере того, как он продолжал свои рассказ, лицо его становилось все мрачнее и мрачнее. Желая его немного успокоить, я заметил:
— Но, наверное, осужденному делается прививка какой-нибудь вакцины от всех древних болезней? Поступить иначе — значит, обречь его на верную смерть.
— Да, вакцина! — Майкл внезапно хрипло расхохотался.
— Она до сих пор действует в крови одного из изгоев! Представь — его забросили ночью в безлюдное место, машина времени тут же исчезла, и он остался, один. Совершенно один, отрезанный, от своего времени, от своей прошлой жизни! Все, чао он знает — это то, что ему выбрали эпоху… ну, в общем, с характеристиками, которые полностью соответствуют его преступлению…
Черты лица Майкла вновь затвердели, в комнате воцарилась гробовая тишина. Казалось, что все звуки застыли в воздухе Было лишь слышно, как тикают часы на каминной полке. Машинально взглянув на них, я отметил, что ночь подходит к концу и скоро рассветет.
— Какое же преступление ты совершил? — спросил я. — А какое это имеет значение? — безучастно ответил он.
Мой вопрос, казалось, его нисколько не шокировал. — Я же тебе уже говорил, что то, что считается преступлением в одну эпоху, легко сходит за героизм в другую. Если бы у меня получилось то, что я задумал, то все последующие поколения превозносили бы мою память, мое имя стало бы легендой! Но у меня ничего не вышла.
— И все-таки, ты, наверное, причинил боль многим людям. Наверное, все человечество будущего ненавидело тебя.
— Наверное, — согласился он и через минуту продолжил: — Но все, о чем я тебе рассказал — лишь моя фантазия, не более того. И рассказал я все это лишь для того,
