у меня, а ты будешь приходить ко мне по воскресеньям и брать пачку на неделю. Ясно вам, молодой человек?
– Доктор, я ведь сделаю с собой что-нибудь. Или дурью начну баловаться. Лишь бы в здравом уме не находиться. Вы же знаете, как это меня мучает. Я не сплю…
Врач сочувственно заглянул мне в глаза.
– Гена. Понимаю, знаю, что сложно. Надо терпеть, надо бороться. Все у тебя будет, вот увидишь. Твоя болезнь излечима, уверяю тебя. Это пройдет. Ты главное слушай меня и делай то, что я тебе говорю. Хорошо?
– Хорошо.
– Перечисли мне. Ну?
– Свежий воздух, солнечный свет, здоровое питание с опорой на фрукты и овощи, большие светлые помещения, разговаривать с людьми, отвлекая себя от обсессий и замещая компульсии общением.
– Да, Гена. Найди человека, которому можно будет открыться. Необходимо, чтобы кто-то постоянно находился рядом с тобой и убеждал тебя в том, что все в порядке. Отвлекал тебя. Один ты больше не можешь быть, это чревато серьезными последствиями… Кстати, ты принес рисунок?
– Я принес все, что нарисовал с момента нашей последней встречи, – уныло ответил я и полез в рюкзак.
Доктор принял у меня стопку листов и поморщился.
– Господи Иисусе. Какой ужас.
Он перебирал листы, и выражение его лица становилось все хуже и хуже.
– Наводит страху. Да уж. Это… это челюсти? В жизни не видел подобного.
– А я вижу это постоянно. Ежедневно. Еженощно.
Он замер и долго рассматривал рисунок вырванного глазного яблока, наколотого на вилку. Затем посмотрел мне в глаза и сказал:
– Талантливо. Очень реалистично.
– Спасибо, – без энтузиазма отозвался я.
– Можно, я пока оставлю их себе? Мне нужно их проанализировать.
– Да. Я нарисую еще много таких. Всего неделя без сна, и у меня вновь будет такая же стопка.
Доктор вздохнул с тяжестью. Он действительно искренне обо мне беспокоился и действительно хотел мне помочь. Хотел, но не мог, поэтому и уверял меня в обратном.
– Я думаю выписать тебе сильное снотворное. От него может развиться зависимость, но раз тебе ничего другое не помогает…
– Слава богу, доктор. Наконец-то. Мне все равно. Я мечтаю выспаться.
– Хорошо, Гена. Я теперь я бы хотел подробнее поговорить с тобой о сценах насилия в твоей голове.
Я поднял глаза и безысходно посмотрел на него. Я готов был подробно описывать эти картины и даже попытаться их зарисовывать. Я чувствовал себя преступником, который готов сотрудничать со следствием.
– Хорошо, – сказал я.
Уродец
(Рассказ написан в рамках магистерской дисциплины «Основы писательского мастерства»)
Оно не могло видеть себя, и это угнетало.
В самом начале оно находилось во множестве подобных себе созданий. Начиненные памятью, словно тротилом, фрагменты будущих жизней стремительно неслись… где? Куда? Откуда? Это не имело значения. Так было нужно, вот и все.
Их долгий путь по узким темным тоннелям, казалось, тоже не имел смысла, но прервался внезапно. Прервался одновременно для всех, но не одинаково. Бешеная гонка, цель которой была неизвестна, но крайне важна. Нет, в этом конкурсе должны были быть первые и последние. Таков ход вещей, и поменять его может лишь тот, кто устанавливал правила игры миллиарды лет тому назад. Оставалось лишь слепо следовать этим правилам. Разбираться будем потом.
Неожиданно оно стало победителем, обратив сотни соперников в биологический мусор. Не более, чем отбросы. А ведь мгновение назад они были на равных, вместе боролись за что-то… Впрочем, что есть мгновение? Ему просто повезло.
Результатом этой удачи стало слияние с чем-то – с целью, которую трудно осознать тому, кто не обладает сознанием. Таким образом оно воссоединилось с важным объектом своего пути и стало развиваться, как и положено природой.
Соперники забылись быстро, отныне начинался новый этап, неизвестный, опасный, полный неожиданных открытий. Вначале оно полагало, что является единственным сущим, центром всего. Но время шло, и оно замечало обволакивающий его плотный красно-розовый туман, пульсирующий, живой, упругий. Довольно долго оно мирилось с этой непроницаемой оболочкой, не ставя под вопрос уникальность своего существования. Оно росло, медленно и незаметно, вне всякого бытия и в то же время – являясь единственным бытием для себя самого.
Этот теплый и розовый глубокий сон протекал нерушимо до тех пор, пока не случилось необъяснимое. Откуда-то появились слабые вспышки, от них покалывало, а микроскопические молнии пробегали внутри, оставляя белесые царапинки. Ответов дать не мог никто, и приходилось принимать происходящее как данность.
Нечто появилось и впиталось в него, инициировало, передвинуло на новый этап. И тогда оно, само того не понимая, приобрело зачатки разума. Первый момент, когда оно попробовало задуматься, был поразителен. Совершенно новое, ни на что не похожее ощущение. На него одновременно и безжалостно обрушилось множество неясных вещей. Поток информации заставил его конвульсивно дрогнуть, но оно справилось.
И тогда оно осознало: что может шевелиться; что обладает телом, части которого способно перемещать в ограниченных масштабах; что оно видит и слышит, и чувствует, и думает, и оно – кто-то…
В следующий миг оно впервые предположило, что, возможно, является частью чего-то гораздо большего, чем личное восприятие. Возможно, оно не уникальное, не единственное в своем роде существо. Эта мысль удивила, но вскоре стала привычной, как и многое другое. Еще множество вспышек ослепляли его, прежде не имеющего разума, но вскоре этот процесс превратился в увлекательную игру на привыкание.
Мир претерпел коренные изменения, внешне оставшись прежним. Оно исследовало пространство вокруг себя с помощью зрения, осязания и слуха. Мир оказался горячим, но не слишком, тесным, но впору. Все вокруг было четко выверено для того, чтобы оно развивалось внутри, не испытывая трудностей. Только вот зачем?
И оно ощущало: как увеличиваются и уплотняются, нарастают слой за слоем ткани и кости его хрупкого организма; как внутри него слабо пульсирует нечто, дающее жизнь, точно так же, как пульсирует и нечто огромное снаружи, аналогично дающее жизнь и защиту ему.
И оно видело: красные сгустки и белую пленку, и что-то еще – жидкое, почти прозрачное – окружало его, как тающее желе, и было забавно водить в нем странными отростками своего тела. Их было четыре, нет, еще был пятый, что тянулся куда-то в неизведанные уголки этого мира. Тонкая перекрученная нить, почти такого же цвета, что и оно само, медиум между большим и малым, целым и частью. Это была важная веревочка, отчего-то оно это понимало.
И оно слышало, но не могло еще осмыслить услышанное, извлечь информацию. Что-то стучало наверху, прямо над головой – непрерывно и гулко, иногда замедлялось, и редко – ускорялось. Внутри него стучало точно такое же, только крошечное. Этот звук успокаивал и давал какую-то необъяснимую надежду, что этим все не кончится, и скоро все станет ясно, все будет не своих местах, ничего плохого не случится.
Доносились и посторонние звуки, родом не из этого теплого, тесного красного
