— В какой-то степени. Откуда ты знаешь?
— Я присутствовал, когда читали приговор Рэндому. Мне удалось поговорить с ним несколько минут. Леди Виаль, которая заявила, что она его жена, попросила разрешения присоединиться к нему в тюрьме. Эрик все еще не уверен, что ей на это ответить.
Я подумал о слепой девушке, которую никогда не встречал, и удивился всему происходящему.
— Как давно это все случилось?
— Тридцать четыре дня тому назад. И именно тогда появился Рэндом. Неделей позже Виаль подала прошение.
— Она, должно быть, странная женщина, если любит Рэндома.
— Я тоже так считаю. Никогда даже представить себе не мог более неподходящей пары.
— Если увидишь его снова, передай ему мой привет и мои сожаления.
— Хорошо.
— Как поживают мои сестры?
— Дейдра и Льювилла остались в Рэмбе. Леди Флоримель наслаждается милостями Эрика и одна из первых дам нашего двора. Я не знаю, где Фиона.
— А что-нибудь было слышно о Блейзе? Хотя я уверен, что он погиб.
— Наверное, погиб. Хотя тело его так и никогда и не было обнаружено.
— А Бенедикт?
— О нем так ничего и не было слышно.
— Брандт?
— Тоже ничего.
— Ну, значит, будем считать, что я спросил обо всех родственниках. А ты написал новые баллады?
— Нет. Я все еще работаю над «Осадой Амбера», но в любом случае это будет подпольная литература, даже если мне удастся ее написать.
Я протянул руку через крошечное отверстие внизу двери.
— Я хочу пожать тебе руку, — сказал я и почувствовал, как его рука коснулась моей. — Спасибо тебе за все, что ты сделал. Но больше не надо. Глупо рисковать гневом Эрика.
Он сжал мою руку, что-то пробормотал и ушел.
Я нашел его пакет с пищей и набил желудок мясом — самой сытной пищей, которая там была. Мясо я заедал огромными количествами хлеба, и только тут понял, что почти забыл, какой вкусной может быть пища. Затем меня стало клонить в сон, и я уснул. Не думаю, что спал я очень долго, и, проснувшись, я открыл бутылку вина.
В моем ослабленном состоянии мне много не надо было, чтобы захмелеть. Я закурил сигарету, уселся на матрац, облокотился о стену и расслабился.
Я помнил Рейна совсем мальчиком. К тому времени я был уже взрослым, а он был кандидатом на место придворного шута. Тощий умный паренек. Люди издевались над ним слишком много, включая и меня. Но я писал музыку, сочинял баллады, а он достал себе где-то лютню и научился на ней играть. Скоро мы уже пели на два голоса, и спустя совсем немного времени я полюбил его, и мы стали работать вместе, создавая произведения искусства. Он был неуклюж, почти бездарен, но я чувствовал в глубине души раскаяние за то, как обращался с ним раньше, поэтому я фальшиво хвалил его, когда только мог, да и к тому же научил его владеть шпагой. Я никогда не жалел об этом, да и он, по-моему, тоже. Через некоторое время он стал придворным менестрелем Амбера. Все это время я называл его своим пажом, и, когда началась война против Темных Сил из Отражения Вейрмонкен, я сделал его своим сквайром, и мы воевали вместе. Я посвятил его в рыцари на поле сражения при Джонс Фолс, и он заслужил это посвящение. После этого он продолжал писать и сочинять музыку, пока не превзошел даже меня. Цвет его одежд был малиновый, а слова — золотыми. Я любил его как двух-трех своих друзей в Амбере. Правда, я никогда не думал, что он пойдет на такой риск ради меня.
Я сделал еще несколько глотков вина и закурил вторую сигарету в его честь, чтобы отпраздновать это событие. Он был хорошим человеком. Я подумал, долго ли он продержится при этом дворе?
Окурки (и через некоторое время пустые бутылки) я выкинул в дыру уборной. Я не хотел, чтобы кто-нибудь случайно увидел, что я «развлекаюсь», если вдруг неожиданно нагрянет обыск. Я съел все, что он мне принес, и я почувствовал себя сытым и удовлетворенным впервые за все время заточения. Я оставил последнюю бутылку вина про запас, на тот случай, когда мне захочется напиться и все позабыть хоть на время.
После этого время продолжало тянуться так же, как и раньше, и я опять втянулся в круг своих прежних действий. Я надеялся, что Эрик просто не может измерить тех сил, которыми мы все обладали. Он был королем в Амбере, это верно, но он не знал всего. Пока не знал. Не так, как знал все Отец. У меня был один шанс на миллион, который мог сработать в мою пользу. Такой ничтожный и все же существующий, что он не позволил мне сойти с ума тогда, когда весь я был одно сплошное отчаяние.
Хотя, может быть, я сошел с ума на некоторое время, не знаю. Многие те дни сейчас, когда я стою у самого Хаоса, для меня как пустые прочерки. Бог знает, что со мной происходило в те дни, а мне даже не хочется об этом думать.
Бедные доктора, не существует ни одного из вас, который мог бы лечить нашу семью.
Я лежал в своей камере и ходил по ней в одурманивающей темноте. Я стал очень чуток к звукам. Я слышал шуршание крысинных лапок по соломе, отдаленные стоны других узников, эхо от шагов стражников, приносящих пищу. По таким звукам я научился с точностью распознавать расстояние и направление. Думаю, я стал более восприимчив и чуток к запахам, но об этом я старался не думать.
Кроме естественного тошнотворного и тлетворного запахов камеры, здесь был еще и запах гниющей плоти, я мог бы в этом поклясться. Одно время я задумывался над этим. Если бы я умер, интересно, сколько времени прошло бы с тех пор, как мою бы смерть заметили? Сколько кусков хлеба и бутылок с водой уберут обратно, не обратив на это внимания, пока стражнику не придет на ум проверить, жив ли еще узник? Ответ на этот вопрос мог быть для меня очень важен.
Запах смерти и разложения держался в камере очень долгое время. Я вновь попытался думать о времени, когда решил, что пахло так не меньше недели.
Хоть я и сдерживался изо всех сил, сопротивляясь искушению так долго, как мог, в конце концов у меня осталась одна пачка сигарет. Я вскрыл ее и закурил. У меня был блок Салема, и я выкурил одиннадцать пачек. Это двести двадцать сигарет. Когда-то я засекал время, сколько уходит на одну сигарету, и у меня получилось семь минут. Значит, в общей сложности получалось 1540 минут чистого курения, или 25 часов 40 минут. Я был уверен, что перерыв между сигаретами составлял по меньшей мере час, скорее полтора. Скажем, полтора. Теперь прикинем: на сон у меня уходит от шести до восьми часов в день. Значит, 16-18 часов я бодрствовал, и, значит, за день я выкуривал 10-12 сигарет. А значит, со времени визита Рейна прошло около трех недель. Он сказал мне, что со дня коронации прошло четыре месяца и десять дней, и, следовательно, уже будет пять месяцев.
Я берег свою последнюю пачку, как мать ребенка, наслаждаясь каждой сигаретой, как любовью женщины. Когда сигареты кончились, у меня даже наступила депрессия. Затем опять прошло очень много времени. Я все время думал об Эрике. Как обстояли у него дела теперь, когда он стал королем? Какие проблемы сейчас перед ним стояли? Чего он хотел? Почему он ни разу не спустился вниз, чтобы помучить меня? Может ли случиться такое, что меня действительно забудут в Амбере, хотя и по королевскому велению? Никогда, решил я.
