С Нойманом вообще очень сложно. Человек, который уже десять лет не спит, заслуживает особого отношения… и все же с ним сложно.
Штурмфогель попытался еще раз понять, что именно зацепило его в этом разговоре: когда сначала краткий отчет подчиненного, потом некоторые подробности, потом – инструкции начальника подчиненному: прийти туда-то и тогда-то… если конкретно, то в вестибюль отеля «Галакта» возле Большого арочного моста в двадцать два часа… Все нормально. Так и должно быть. Тогда – что?
Какие-то нотки. Какой-то даже запах, ощущаемый на большом расстоянии…
Да нет, ерунда. Предрассудки.
Но почему Нойман не предложил ему немедленно отправляться в Берлин и предстать пред очами?
Вот.
Почему?
Не слишком понятно.
Вернее… Вернее – слишком понятно.
Так поступил бы и он сам, если бы потребовалось срочно ликвидировать ставшего вдруг ненадежным сотрудника, не слишком при этом привлекая внимание высокого начальства…
Отель «Галакта», напротив арочного моста. Понятно.
Двадцать два, значит…
Перебор, шеф.
Перебор.
Шеф.
А у меня… у меня есть еще двадцать часов. Может быть, последних. Но тогда уж – совсем моих. До конца.
А знаете ли вы, ребята, что я могу взять да и смыться от вас? В любую точку Салема. Он вспомнил, как они неслись по разветвляющемуся туннелю, уже все вчетвером, держась за руки… и лестницы, лестницы, лестницы уходили в стороны и вверх, лес лестниц, самых разнообразных, каменных, железных, деревянных, полуразрушенных и новеньких, и за какие-то сорок минут они долетели до цели, кое-как затормозили – а потом, покачиваясь и хватаясь друг за друга, поднялись по мраморной лестнице и оказались в Вене; было почти тепло, пахло рекой, шел мелкий дождь.
Он повернулся к Нигре. Встретился с ней глазами. Черные волосы змеились по подушке. Пятна и пятнышки, от светло-коричневых до темно-шоколадных, лежали на плечах и руках, но грудь и живот были светлыми, и только ровная узкая черта проходила по ним сверху вниз – от шеи и до голого, но словно бы татуированного лобка. Из-за плеча Нигры всплыло, улыбнувшись, белое облачко – Айна. Штурмфогель протянул руку. Две невесомые руки легли в его ладонь. Сзади мягко, легко и шелестя прижалась теплая Рута…
Берлин, 2 марта 1945. 04 часа
– Мы делаем ошибку, – сказал Хете, глядя Нойману в переносицу. – Может быть, мы делаем роковую ошибку, шеф. А главное, вы нарушаете правила, вами же установленные. В отряде распоряжаюсь я, и только я.
– А в отделе – я, – тихо ответил Нойман. – И пока это так, я могу отменять и изменять введенные мною правила. Больше никто не может, а я могу. Ты понял, Хете?
– Тогда я подаю в отставку.
– Я не принимаю ее. Все отставки – только после победы, ясно? А до тех пор – служить!!! – рявкнул неожиданно для себя Нойман и врезал кулаком по столешнице. Что-то упало и покатилось.
– И тем не менее я настаиваю на немедленной ликвидации Хельги, – сказал Хете, провожая взглядом катящийся предмет. – Это предписывается правилами. Этого требует здравый смысл…
– Хельга поступает в аналитический отдел – в полное распоряжение Круга, – повторил Нойман с нажимом в голосе. – Этот вопрос исчерпан. Переходим к следующему. Немедленно отправляетесь в Вену. Штурмфогеля ликвидировать…
– Может быть, все-таки взять и выпотрошить? Это легко… – Хете еще раз нарушил субординацию. Глаза Ноймана опасно сузились.
– Он мне не нужен. Ни в каком виде. Просто – ликвидировать.
Вена, 2 марта 1945. 21 час 30 минут
Отель «Галакта» возник буквально в одну ночь в тридцать восьмом году. Внезапным появлением новых строений наверху удивить кого-либо трудно, но никогда еще не возникала сама по себе такая громадина. Это была раковина со спиральным ходом, и никто не знал достоверно, так ли уж нелепы слухи об ушедших и пропавших в том ходу людях.
Мало кому удавалось поселиться в «Галакте»: свободные номера были большой редкостью, да и стоили дорого. Мы работаем с постоянной клиентурой, объясняли портье особо настойчивым. Тем не менее отель всегда был многолюден, в парке били фонтаны, вечерами играл оркестр, кружились пары. Почему-то было очень много сухих старух и маленьких собачек.
Кое-что из этого Штурмфогель знал раньше. Кое-что узнал сегодня, проводя рекогносцировку.
Сейчас он, одетый в темный обтягивающий костюм, обрызганный специальной жидкостью, отпугивающей собак (в чем его наперебой уверяли крапицы), лежал за живой изгородью и в бинокль рассматривал сквозь огромные витринные окна внутренность холла. Там шла обычная жизнь. По идее, кто-то из «Факела» уже должен бы осмотреть место, занять позицию для наблюдения и прикрытия…
Пока ничего похожего он не наблюдал.
Потом на фоне ярких окон появился вдруг чей-то близкий – не в фокусе, размытый и огромный – силуэт, согбенно мелькнул и пропал.
Вот и все, подумал Штурмфогель. Можно было уходить, но он упрямо пополз вперед – как будто следовало окончательно убедить себя в чем-то.
Если бы сидящие в засаде не заговорили, он мог бы на них налететь – настолько невидимы они были.
– Не придет, – сказал кто-то. – Ставлю пачку сигарет и два билета в оперу в придачу. Не такой идиот…
– Не болтай.
Знакомый голос… и другой – тоже знакомый…
– Если предатель – то не придет. А если придет – то не предатель.
– Курт!..
Курт, подумал Штурмфогель и почувствовал, что упало сердце. А второй – Антон-Хете. Вот кого отправил Нойман, чтобы убить его…
Отползать было нельзя: услышат, и Штурмфогель остался лежать и ждать. Текли минута за минутой. Потом в парке грянул оркестр.
– Я говорил, что не придет, – сказал Курт. – Десять часов.
– Выдвинься к Доре. Он может обходить отель слева.
Курт беззвучно канул.
– Вот такие дела, – сказал Антон вслух. – Не пришел – значит предатель. Такой они сделают вывод. А в следующий раз ему может уже и не повезти так, как сейчас…
Несколько минут прошло в молчании. А потом Штурмфогель вдруг понял, что остался один. Антон растворился в темноте абсолютно незаметно…
Штурмфогель неподвижным черным камнем лежал до самой полуночи. Потом стал пробираться к арочному мосту. Под мостом его уже ждали крапицы…
Берлин, 3 марта 1945. 8 часов
– Нет, – повторил Нойман. – Никаких встреч. Разговаривать будем только по телефону и под запись.
– Зря, – сказал Волков на другом конце линии. – Мы потратим вдесятеро больше времени, а объясниться так и не сумеем.
– Я вообще не вижу смысла в объяснениях, – сказал Нойман.
– Убивать друг друга лучше?
– По крайней мере честнее.
– Война скоро кончится, – сказал Волков. – Вы это знаете, и я это знаю. Ваши идиоты наверху никогда не решатся применить сверхоружие, потому что будут до самого конца пытаться выплыть сами, утопив остальных. Их слишком много. Когда больше одного, то шансов нет. Сказать, кто выплывет? Борман. Потому что он – самое говно, остальные еще как-то похожи на людей…
