Но как он посмел побеспокоить меня, когда душа моя уже почти слилась с тем безграничным покоем, что лежит за гранью жизни?!
Я отвернулась от Кевина и проронила: - Нет.
Я не могу снова вернуться к жизни, не могу бороться и страдать, и существовать под грузом ненависти тех, кто некогда меня любил... Если я останусь в живых, если вернусь на Авалон, мне придется вновь вступить в смертельную схватку с любимым моим Артуром, вновь видеть Ланселета в плену у Гвенвифар. Нет, меня все это не касается. Я не вынесу больше этой боли, раздирающей мое сердце...
Нет. Я погрузилась в забвение, и вскоре - я это знала - мне предстояло уйти в него с головой... в забвение, в покой, так похожий на смерть, что подбиралась все ближе и ближе... Так неужто Кевин, этот предатель, вернет меня обратно?
- Нет, - повторила я и спрятала лицо в ладонях. - Оставь меня в покое, Кевин Арфист. Я пришла сюда, чтоб умереть. Оставь меня.
Он не шелохнулся и не произнес ни слова, и я тоже застыла, опустив покрывало на лицо. У меня не было сил уйти, но ведь, несомненно, он и сам вскоре встанет и удалится. А я... я буду сидеть, пока служанки не перенесут меня обратно в постель - и после этого никогда больше не встану с нее.
Но тут в тишине послышался негромкий звон струн. Это играл Кевин. А мгновение спустя он запел.
Я уже слыхала отрывки из этой баллады, ведь Кевин частенько пел ее при дворе Артура; в ней повествовалось о некоем барде, сэре Орфео, жившем в незапамятные времена: когда он пел, деревья пускались в пляс, и камни водили хороводы, и звери лесные приходили и смиренно ложились у его ног. Но сегодня Кевин не остановился на этом - он перешел к той части баллады, что повествовала о таинстве. Ее я слышала впервые. Кевин пел о том, как Орфео, посвященный, утратил свою возлюбленную и отправился ради нее в загробный мир. Он предстал перед Владыкой Смерти и взмолился, и тот дозволил Орфео спуститься в бессветный край и вывести оттуда его возлюбленную. И Орфео отыскал ее на Бессмертных полях...
А потом Кевин заговорил от имени души той женщины... и мне почудилось, что это говорю я.
- Не пытайся вернуть меня - я смирилась со смертью. Здесь нашла я отдохновение, нет ни боли здесь, ни борьбы, здесь смогу я забыть о любви и о горе.
Окружающий мир растаял. Я больше не чувствовала ни запаха дыма, ни ледяного дыхания ливня, я не ощущала собственного тела, больного и обессилевшего, застывшего в кресле. Мне казалось, будто я стою в саду, дышащем вечным покоем, среди цветов, лишенных аромата, и лишь далекий голос арфы упрямо пробивается сквозь безмолвие. Я не желала ее слушать, но арфа пела, взывая ко мне.
Она пела о ветре, что летит с Авалона и несет с собой то дуновение цветущих яблонь, то запах спелых яблок; ее голос дышал прохладой туманов над Озером; в нем слышался хруст веток - это олень мчался сквозь лес, дом маленького народца. Песня арфы вернула меня в то лето, когда я лежала у прогретого солнцем каменного круга, и Ланселет обнимал меня, и кровь впервые бурлила в моих жилах, как весенние соки в пробудившемся дереве. А потом оказалось, что я вновь держу на руках своего новорожденного сына, и его волосенки касаются моего лица, и от него пахнет молоком... или это маленький Артур сидит у меня на коленях, уцепившись за меня, и гладит меня по щеке... и снова Вивиана возлагает руки на мое чело... и я вскидываю руки, взывая к Богине, и чувствую, что превращаюсь в мост меж небом и землей... и трепещут на ветру ветви рощи, где мы с молодым оленем лежим во тьме затмения, и Акколон зовет меня по имени...
И вот уже не одна лишь арфа, но голоса мертвых и живых взывали ко мне: "Вернись, вернись, вернись - тебя зовет сама жизнь, со всей ее радостью и болью..." И новая мелодия вплелась в песнь арфы.
"Это я зову тебя, Моргейна Авалонская... жрица Матери..."
Я вскинула голову, - но не увидела Кевина, искалеченного и печального; на его месте стоял Некто, высокий и прекрасный, с сияющим ликом, со сверкающей Арфой и Луком в руках. При виде бога у меня перехватило дыхание, а голос все пел: "Вернись к жизни, вернись ко мне... ты, давшая клятву... за мраком смерти тебя ждет жизнь..."
Я попыталась отвернуться.
- Я не подчиняюсь никаким богам - одной лишь Богине!
- Но ведь ты и есть Богиня, - послышался среди вечного безмолвия знакомый голос, - и я зову тебя...
И на миг, словно взглянув в недвижные воды зеркала Авалона, я увидела себя в короне Владычицы жизни...
- Но ведь я старая, совсем старая, я принадлежу теперь не жизни смерти... - прошептала я, и в тишине зазвучали знакомые слова древнего ритуала - но слетали они с уст бога.
- ... она будет и старой, и юной - как пожелает...
И мое отражение сделалось юным и прекрасным, как будто я снова превратилась в ту девушку, что некогда отправила Увенчанного Рогами бежать вместе со стадом... да, и я была стара, когда Акколон пришел ко мне, и все же я, неся в чреве его ребенка, послала Акколона на бой... и вот теперь я стара и бесплодна - но жизнь пульсировала во мне, вечная жизнь земли и ее Владычицы... и бог стоял передо мной, вечный и прекрасный, и звал меня вернуться к жизни... и я сделала шаг, затем другой, и медленно принялась подниматься из тьмы наверх, следуя за голосом арфы, что пела мне о зеленых холмах Авалона и водах жизни... а потом оказалось, что я стою, протягивая руки к Кевину... и он осторожно отставил арфу в сторону и подхватил меня в тот миг, когда я готова уже была упасть. Прикосновение сияющих рук бога обожгло меня - но это длилось лишь миг... а потом остался лишь певучий, слегка насмешливый голос Кевина:
- Моргейна, ты же знаешь - мне тебя не удержать. Он бережно посадил меня обратно в кресло.
- Когда ты ела в последний раз?
- Не помню, - созналась я, и вдруг поняла, что и вправду едва жива от слабости.
Кевин кликнул служанку и велел мягко, но властно, как распоряжаются друиды и целители:
- Принеси госпоже хлеб и теплое молоко с медом.
Я приподняла было руку, пытаясь возразить; на лице служанки отразилось праведное негодование, и я вспомнила, что она дважды пыталась покормить меня - причем именно хлебом с молоком. Но все-таки служанка подчинилась; когда она принесла то, что у нее попросили, Кевин принялся ломать хлеб, макать кусочки в молоко и осторожно класть мне в рот.
- Довольно, - вскоре сказал он. - Ты слишком долго постилась. Но перед сном тебе непременно нужно будет еще выпить немного молока со взбитым яйцом... Я покажу слугам, как это готовится. Быть может, через пару дней ты уже достаточно окрепнешь, чтоб отправиться в путь.
И внезапно я расплакалась. Я наконец-то плакала об Акколоне, что ныне покоился в могиле, и об Артуре, что возненавидел меня, и об Элейне, что была мне подругой... и о Вивиане, лежащей среди христианских могил, и об Игрейне, и о себе самой, перенесшей столь много... И Кевин снова повторил:
