— Если ты помогал ей… Кстати, отчего ты постоянно лазил сквозь стены?
— Послушай! Это не моя капля, сначала я вообще ничего там не понимал и, бывало, наступал не там или не тогда… какие бывали наводнения, ты наверняка читал в газетах или по телевидению видел…
— Климатические выверты…
— Это не я, точнее — не только я. Очень неустойчивая система воздушных масс на планете, достаточно малого воздействия… ты хочешь обсудить это?
— Нет, — отказался я. Какое это сейчас имело значение? — Но ты мог хотя бы людей не пугать.
— Я не понимал, что кого-то пугаю, — смущенно улыбнулся Балцано. — Я только присматривал за Лючией.
— Если Вериано… Послушай, это уже профессиональное! Почему он обвинил Лючию в том, что она погубила вселенную? Он же должен был понимать, пусть хотя бы на бессознательном уровне…
— А ты всегда был таким, Джузеппе, — отмахнулся Балцано. — Ты редко признаешь свои ошибки, верно? Ты редко берешь на себя… Почему в капле должно было быть иначе?
Я промолчал. Конечно, Балцано был прав. Во всем, кроме одного.
— Зачем вы заставили меня вернуться? — спросил я. — Разве Лючия изменилась? Разве теперь она перестанет быть такой, какой была всегда? Это невозможно, ты знаешь. И значит, через неделю-другую… Джеронимо, мы поссорились в первую же ночь после возвращения! Я смотрел инсталляцию звезд в Медоне, а Лючия отправилась с каким-то… Она даже не стала объяснять — почему!
— Это — характер, — кивнул Балцано. — Мировая постоянная.
— Я не могу так!
— Тут ты ничего не можешь изменить, Джузеппе.
— Тут — да. Ничего.
— Послушай… Ты что, хочешь опять?…
— Теперь у меня есть опыт, верно?
— Суицидальный комплекс…
— Лечится? Я не собираюсь лечиться, я не болен. Я люблю ее, понимаешь? Люблю!
— Не надо кричать.
— Я не кричу!
— Лючия есть Лючия… Она ведь и там… в капле… любила тебя в Вериано и полюбила тебя в Джанджакомо, а потом…
— Да! Да! Но это был я — только я! Она смогла любить только меня, в каком бы… И теперь я не сделаю такой ошибки. Не будет меня в трех лицах, это легко исправить, когда знаешь, в чем проблема. Только я.
— На какое-то время. А потом — смерть.
— Конечно. Но, послушай: "За миг любви, за поцелуй готов я завтра умереть…"
— Бездарные стихи.
— Хорошо, вот другие: "Любовь — это сон упоительный, свет жизни, источник живительный…"
— Живительный!
— Сколько человек пошли на смерть из-за любви к прекрасной даме!
— Я не знаком с историей капли…
— А я знаком, изучал. "Меня казнили за любовь в тот предрассветный час…"
— Джузеппе!
— Я все равно сделаю это! Ты можешь мне помешать?
— Нет, — сказал Балцано, подумав. На меня он не смотрел. Он мог мне помешать, и оба мы это понимали. Он не хотел.
— Спасибо, — сказал я.
Мы опять поняли друг друга.
— И на этот раз я тебя туда не пущу, — сказал я. — Ни тебя, ни Лючию.
— Я не…
— И не пытайся.
— Не обещаю, — вздохнул Балцано.
Я встал.
— Спасибо, — сказал я. — Извини, у нас с Лючией вечером на Ганимеде концерт, мне нужно привести себя в порядок.
— Ты ей скажешь, что…
— Она знает, — кивнул я.
— И она… так спокойно…
— Нет, конечно! Ты прав, Лючия — это Лючия. Она плакала все утро, что не помешало ей назначить при мне свидание Копелю с Диона.
— Это ведущий передачи о…
— Да, известная личность. Так что, как видишь, Джеронимо, все повторяется в нашем мире, все уже когда-то было с тобой и все есть в памяти… А я хочу нового.
— Нового — даже ценой…
— Даже, — твердо сказал я. — Когда-нибудь ты меня поймешь.
— Когда я тебя пойму, — сказал он, — мир разрушится.
— Вряд ли, — сказал я. — Мир был всегда и всегда будет. То, что всегда было, останется навечно. То, что не имело начала, не может иметь и конца.
— Не нужно повторять аксиомы, — раздраженно сказал Балцано.
— Прощай, — сказал я.
— Прощай? — повторил он. — В моей памяти нет такого слова. Сам придумал?
— Нет, — усмехнулся я. — Это слово… в моей капле… и в той, что была, и в той, что будет… это слово означает «навсегда» — или «никогда». В зависимости от точки зрения.
— Не делай этого…
— Прощай, — сказал я.
* * *
Парило с утра. Жаркая выдалась осень в две тысячи шестом году, я и не помнил, когда еще было так жарко. По телевидению с утра говорили о глобальном потеплении и о том, что еще лет через сорок, если все так пойдет и дальше, жить на планете станет невозможно, льды растают, континенты уйдут под воду, спасутся немногие, и, скорее всего, следующей разумной расой на Земле станут дельфины.
Я пил на кухне кофе и улыбался, слушая прогнозы специалистов, ничего не понимавших в том предмете, которым они профессионально занимались и, следовательно, могли бы уже догадаться о том, что ни солнечными вспышками, ни, тем более, промышленной деятельностью человека нынешнее изменение климата объяснить невозможно.
Я ждал звонка, мне должен был позвонить клиент, для которого я всю последнюю неделю вел слежку, не очень, правда, напрягаясь, скорее — получая удовольствие.
Когда мобильник заиграл Листа, я сначала допил кофе, а потом нажал кнопку ответа.
— Здравствуй, Джузеппе, — сказала она.
Я прижал к уху коробочку телефона. Этот голос…
— Нет, — сказал я.
— Пожалуйста, — сказала она. — Нам нужно поговорить. Я буду ждать тебя в кафе… том, что на площади Навона, «Пуччини», да, оно называется «Пуччини». Через час.
Я посмотрел на часы.
— Через час я не успею! Через сорок минут.
Несмотря на противоречивость моих слов, она поняла.
— Хорошо.
И отключила связь.
"Номер абонента скрыт". Это не имело значения. Я мог бы узнать ее номер, созвонившись с Альберто из моей компании сотовой связи, он уже не раз выполнял для меня такую работу.
Зачем?
Как она сумела? Наверняка ей помогал Балцано, но даже ему пока не удалось пробиться ко мне — чего он только не предпринимал, но преуспел вовсе не в том, на что рассчитывал. Истории о призраках, привидениях, полтергейсте, летающих тарелочках и прочей потусторонней чуши — в истории цивилизации мой друг Балцано свой след оставил, однажды я даже сам его видел: мне было семь лет, я лежал в темноте и воображал себя капитаном звездолета, летевшего в туманности "Угольный мешок", куда не пробивался ни единый луч света и где действительно было темно, как… ну да, как в моей спальне.
Я лежал, широко раскрыв глаза, и неожиданно в том углу, где стоял шкаф с игрушками, выступил из стены белесый призрак, воздел вверх руки и что-то громко пробубнил.
