— Мы могли бы сидеть на трибунах для почетных гостей, — сказал я Диане. — Рядом с ангарами сборки и подготовки. Терлись бы локтями с президентом Гарландом.
— Отсюда видно не хуже, — возразил Джейсон. — И проклятое племя писак не сверлит тебя камерами.
— Никогда президента вблизи не видела, — мечтательно прищурилась Диана.
В комнате молотил телевизор, который мы включили, чтобы слышать репортаж о происходившем на пусковых платформах, в центре управления и на гостевых трибунах. Небо оставалось темным, но комментатор принялся ругать последними словами Барьер, и Диана невольно подняла голову, как будто можно было что-то разглядеть сквозь это опущенное на яблоко Земли непрозрачное веко. Джейсон обратил внимание на ее запрокинутую голову:
— С чего это он его снова Барьером именует… Газеты давно уже отказались от этого термина.
— Да? — удивилась Диана. — А как они его теперь называют?
Джейсон откашлялся:
— «Эта странная мембрана». «Оболочка», «пленка», «перепонка», чуть ли не «плева».
Диана засмеялась:
— Ой-ой, кошмар. Ужасно. Гинекология какая-то.
— Да, но, видишь ли, все же ближе к истине. Барьер — совершенно неверно. Скорее, это пограничный слой. Не какая-то линия, которую ты можешь пересечь. Пропуск объектов осуществляется селективно. Пересекая этот слой, ты не проламываешься через забор, а вообще ничего не замечаешь. Процесс напоминает осмос, просачивание. Отсюда и мембрана.
— Я, Джейсон, уже забыла, что значит разговаривать с тобой. Ты часто звучишь сюрреалистично.
— Тише, тише! — прошипел я. — Слушайте.
Телевизионный комментатор уступил эфир каналу НАСА, и бесстрастный голос начал обратный отсчет. Тридцать секунд. Двенадцать заправленных ракет готовы к пуску. Двенадцать ракет взлетят вместе! Такой размах по плечу только НАСА. Подобное предприятие до сих пор считалось безрассудным, непрактичным и крайне небезопасным. Но времена меняются, целесообразность оценивается с иных позиций.
— Почему их надо запускать одновременно? — спросила Диана.
— Потому что… — начал Джейсон, но передумал. — Подожди. Смотри.
Двадцать секунд. Десять. Джейс встал и оперся на балконные перила. На всех балконах отеля люди. Люди внизу, на пляже. Тысячи голов и линз устремлены в одном направлении. По оценкам прессы, к мысу съехалось около двух миллионов человек. Полиция сообщила о сотне с лишком украденных бумажников. Двое погибших от ножевых ранений, пятнадцать покушений на убийство, одни преждевременные роды. Ребенок, четырехфунтовая девочка, увидела свет на рабочем столе кулинарного центра «Блинчики разных народов» в Какао-Бич.
Пять секунд. Телевизор в номере замолк. Воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь еле слышным жужжанием видеоаппаратуры.
И тут океан взорвался заревом. Запуск одной ракеты, даже самой малой, всегда оставался зрелищем впечатляющим. Что же говорить об одновременном пуске дюжины гигантов! Плавучие платформы высветились в огненном выхлопе решетчатыми небоскребами, чтобы почти тут же скрыться за густой туманной завесой, взметнувшейся со вскипевшей поверхности океана.
Двенадцать столбов белого огня, разделенных промежутками в милю, вонзились в небо, подсинив его черноту. Толпа на пляже издала воодушевленный вопль, смешавшийся с ревом твердотопливных ускорителей, леденящий кровь в жилах. Люди кричали не просто потому, что им продемонстрировали эффектное зрелище. Конечно же, каждый из двух миллионов собравшихся там, на пляже, видел раньше пуск ракеты, хотя бы по телевидению. Не внешняя эффектность и громовой грохот вызвали этот единодушный восторг. Главным воодушевляющим фактором оставалась цель пуска, его мотивация. Мы несли знамя земной жизни на Марс, мы бросили вызов самому «Спину».
Ракеты поднимались, а на прямоугольном экране телевизионного приемника я увидел, повернув голову назад, пуски с китайских и российских космодромов. Хищный горизонтальный свет попятился под напором ночи. Звук рассеялся в песке, в бетоне, в перегретой соленой воде. Мне показалось, что ноздри щекочет перегар ракетных двигателей, выплеснутый на сушу прибоем, кошмарно-притягательный запах фейерверка.
Фотокамеры продолжали стрекотать кузнечиками.
Шум на пляже не затихал до зари.
* * *
Мы зашли в номер и задернули шторы, отгородились от мрачного неба. Не переставая следить за теленовостями, откупорили шампанское. За исключением тропических дождей на французском полигоне, все протекало согласно планам, бактериальная армада направлялась к Марсу.
— Так почему ж их все-таки надо запускать одновременно? — вернулась Диана к своему вопросу.
Джейсон одарил ее долгим задумчивым взглядом:
— Потому что нам нужно, чтобы они прибыли к месту назначения, по возможности, тоже одновременно. А обеспечить это не так просто, как кажется. Малейший разброс в прохождении мембраны выльется в годы и столетия разницы во времени. Для этих анаэробов не столь критично, но на них мы тренируемся, практикуемся, набираем опыт для дальнейшей работы.
— Годы и столетия? — удивилась Диана.
— Да, такова природа «Спина».
— Да, но столетия…
Он повернулся к сестре, нахмурился:
— Бог мой, Диана, ты меня иной раз поражаешь своим дремучим невежеством…
— Так объясни.
— Отметь-ка для меня секунду по часам, будь другом.
— Как?
— Очень просто. Опусти глаза на свои часики и отсчитай… Ладно, я сам, слушай. И — раз! Секунда. Понятно, так?
— Джейсон…
— Слушай, слушай. Коэффициент «Спина» — слышала о таком?
— Ну-у… Вообще-то слышала, конечно.
— Слышать недостаточно. Одна земная секунда соответствует 3,17 года «Спина». Запомни это. Если одна из ракет пройдет мембрану на секунду позже остальных, считай, что она задержалась на три с лишним года.
— Знаешь, только из-за того, что я не в ладах с какими-то числами…
— Это не какие-нибудь числа, Диана, эти числа критичны. Представь себе, что наша ракетная флотилия появилась из-за мембраны. — Он ткнул пальцем в воздух. — Одна секунда, раз — и все. Но для ракет это три с лишним года. Секунду назад они были еще в околоземном пространстве. А сейчас они уже на Марсе, доставили туда свой груз. Это буквально так, Диана, без преувеличений. Это уже произошло. Минута по твоим часам — сто девяносто лет на часах внешних.
— Это много, не спорю, но что ты сделаешь с планетой за сто девяносто лет?
— Итак, сейчас, пока мы говорим, прошло двести лет эксперимента. За наш час они проведут на Марсе одиннадцать тысяч четыреста лет. Через сутки они уже будут размножаться в течение почти двухсот семидесяти четырех тысяч лет.
