– Так точно, сэр, – пробормотал Конвей.
Несколько минут спустя они вдвоем с О'Марой покинули Приемный покой.
Конвей чувствовал себя не в своей тарелке. Он размышлял о том, что ошибался в Дермоде и должен, вероятно, извиниться перед ним за свои дурные мысли.
– Мне нравится, когда такие, как он, выпускают пар, – неожиданно проговорил О'Мара. – Это весьма полезно с психологической точки зрения, учитывая нагрузку, которую он несет. Я рад, что вы сумели вывести его из себя.
– А я? – спросил Конвей.
– Вы, доктор, начисто лишены какой бы то ни было уравновешенности, – отозвался О'Мара сердито. – На своей новой должности вам бы следовало подавать пример терпимости, а вы быстро превращаетесь в раздражительного чинушу. Осторожнее, доктор.
Конвей искал у майора сочувствия по поводу полученной от Дермода взбучки, хоть какого-то участия, а никак не дополнительной порции замечаний. Поэтому выпад О'Мары настолько его разозлил, что, когда тот скрылся за дверью своего кабинета, Конвей все ещё не мог найти слов от возмущения.
На следующий день возможности извиниться перед командующим флотом Конвею не представилось, ибо началась атака и им обоим стало не до вежливых бесед.
«Да, – подумал Конвей с горечью, – от того, что войну назвали бунтом, количество потерь нисколько не уменьшилось».
Раненые поступали в огромных количествах, поскольку сражение развернулось всерьез. Имперские корабли вели шквальный огонь и мало-помалу окружали госпиталь плотным кольцом. Оставшиеся в распоряжении Дермода звездолеты – «Веспасиан», тралтанский линкор и легкие крейсеры с катерами – расположились рядом с госпиталем и застопорили ход. Маневрировать они не могли, потому что сократили бы тогда секторы обстрела госпитальных излучателей. Поэтому они, так сказать, встали на якоря и начали стрелять из своих орудий. Однако враги, судя по всему, стремились именно к такому повороту событий. Их корабли с быстротой, возможной лишь при заранее подготовленном маневре, незамедлительно перестроились и сосредоточили огонь на одном участке наружной обшивки госпиталя.
Ракеты вонзались в обшивку, пробивали заслоны из обломков, проникали во внутренние помещения. Виброустановки раскалывали корпуса притулившихся у шлюзов подбитых звездолетов и освобождали новые цели для ракет.
Сопротивление флота мониторов было недолгим. Массированная атака превратила их корабли в груды металлолома. Уцелевшие бросились врассыпную, оставив госпиталь без прикрытия, и тут выяснилось, что задумал противник.
Из-за строя боевых звездолетов вынырнули транспортеры.
Им навстречу устремился «Веспасиан». Он ринулся наперерез первому транспорту, который только-только показался над госпитальной обшивкой.
Относительно того, что случилось потом, ходили разные мнения. Кто утверждал, что произошел сбой в компьютере, кто – что в крейсер попал реактивный снаряд или что корабль сам напоролся на отклоненную лучом захвата ракету. Но никто не посмел обвинить капитана Вильямсона в том, что он сознательно пошел на таран, ибо Вильямсон отнюдь не отличался излишней горячностью и должен был понимать, что при сложившихся обстоятельствах такой шаг равносилен самоубийству. «Веспасиан» врезался в транспорт поблизости от кормы. На мгновение показалось, что крейсер пройдет насквозь, но вот его движение замедлилось и он замер. Над звездолетами поднялось белое облачко воздуха, и они, словно приклеенные друг к другу, начали вращаться вокруг общей оси.
На какой-то миг все будто оторопели, а затем корабли мониторов, все как один, перенесли огонь на второй транспорт. Через несколько минут в его корпусе появились три отверстия. Он дал обратный код. Третий транспорт уже спрятался за боевыми звездолетами, которые тоже отступили, но ненамного. В общем, о победе не могло быть и речи. Просто командующий имперскими силами чуть-чуть поспешил, чуть-чуть недооценил резервы госпиталя.
Лучи захвата подтянули к шлюзу «Веспасиан» заодно с протараненным им транспортом. На крейсер были отправлены спасатели, и вскоре раненых в госпитале стало прибавляться. К тому же при обстреле многие пациенты были ранены во второй или третий раз...
Доктор Приликла сопровождал спасателей. ГЛНО были самыми хрупкими из известных ксенологам Федерации существ, и трусость считалась необходимым условием их выживания. Однако Приликла смело рыскал по обломкам «Веспасиана» в поисках тех, кто остался жив. Если даже они были без сознания, от них исходило эмоциональное излучение, которое тут же улавливал маленький ГЛНО. Без него немало раненых истекло бы кровью или погибло бы от удушья в разорванных скафандрах. Но эта работа была для него как эмпата поистине адской...
Майор О'Мара был вездесущ. Если бы невесомость неожиданно исчезла, главный психолог, наверное, едва волочил бы ноги, а так о его утомлении можно было судить лишь по тому, что он частенько не замечал, куда направляется. Но в голосе его, когда он разговаривал с землянами, усталости не проскальзывало. С инопланетянами он беседовать не мог, однако им достаточно было одного его присутствия, чтобы воспрянуть духом. Они помнили те времена, когда трансляторы были в порядке и О'Мара гонял их через приборы и в хвост и в гриву.
Инопланетные медики – неуклюжие тралтаны-ФГЛИ, крабоподобные мелфиане-ЭЛНТ и все остальные – то наставляли медсестер-землянок, то помогали врачам. Они были изнурены до последней степени и, как правило, не понимали, что им говорят, но сумели спасти, тем не менее, множество жизней. А всякий раз, когда в госпиталь попадала ракета, им становилось немногим страшнее прежнего...
Доктор Конвей не выходил из главной столовой. Поскольку коридоры, которые вели на другие уровни, были или уничтожены, или забиты ранеными, единственному на весь госпиталь старшему врачу приказано было находиться в сравнительно безопасном месте. Без работы он не сидел: в столовую время от времени доставляли тяжелораненых, в основном инопланетян. В определенном отношении Конвею досталась самая большая палата и самые сложные пациенты.
Поскольку готовить пищу было некогда, все обходились сухим пайком, поэтому столовую переоборудовали, расставили в ней койки и операционные столы, прикрепив их к полу, стенам и потолку. Пациенты, будучи космонавтами, не испытывали неприятных ощущений из-за невесомости или из-за того, что над их головами – ещё один ряд коек. Это было даже удобно для тех, кто мог переговариваться.
Конвей устал настолько, что больше не чувствовал усталости. Взрывы ракет его не пугали, он успел привыкнуть к почти непрерывному скрежету раздираемого на куски металла. Он знал, разумеется, что рано или поздно бомбардировка достигнет своей цели и космический вакуум проникнет в каждый закуток госпиталя, однако мозг его отказывался делать из этого какие-либо выводы. Когда прибывали новые раненые, Конвей осматривал их, действуя машинально, только за счет выработанных практикой рефлексов. Он мало о чем размышлял или вспоминал, а когда вспоминал, то без привязки к конкретному времени. Последняя операция, ради которой ему пришлось принять четыре мнемограммы, была желанным отвлечением от монотонности остальных процедур.
