- Нет, - сказал я, - не хочу.
Влад вздохнул и сел на край кровати - та громко скрипнула и глубоко прогнулась.
- Это мой первый аргумент, - сказал он, скрестив руки на накаченной груди. - А вот второй: сила и слабость духа - это просто неправильные выражения: в действительности же существует лишь хорошее или плохое состояние органов тела. Так что давай, милый, поднимайся.
С этими словами, Влад подхватил меня и поставил на ноги. Потом он размахнулся и ладонью шлепнул по моей спине - эффект был потрясающий - будто кусок кожи содрали. Влад хмыкнул и со словами "Жду в машине" вышел.
Я нехотя оделся и спустился вниз. В гостиной, забившись в угол, сидела Мила. Наши глаза двинулись навстречу друг другу, прощупывая каждый миллиметр пути, ожидая соединения с нетерпеньем и страхом. Наконец, сделано последнее движение - смятение, граничащее с отчаяньем, радость и что-то еще рождалось и умирало в ее взгляде. Я сел рядом на самый краешек дивана.
- Как странно. Правда? - спросил я, коснувшись ее руки. - У нас все странно. То сгорает, оставляя лишь пепел, то возрождается из праха и становится таким же, как прежде.
- Ты ошибаешься, - еле слышно произнесла Мила, - как прежде быть уже не может.
- Для тебя, - уточнил я, сжимаясь от сладкой боли, - а для меня - что было твое равнодушие, что будет - все одно, все как прежде...
- Не будет, - вдруг, закрыв лицо руками, заплакала Мила.
- А, понимаю, - усмехнулся я, поднимаюсь, - Боливар не вынесет двоих.
Мое самобичевание прервал Влад.
- Пора ехать, уже три часа дня, - сказал он обеспокоено.
- Нет, дорогой, время течет иначе, - все тем же спокойным тоном юродивого произнес я, - Но какая разница. Идем. Иллюзии зовут нас.
Влад ничего не ответил. Я не смог пробиться к его глазам, но мне показалось, что блеск оптических стекол не лишен сочувствия. Иллюзия. Оптическая.
Мы вышли под небо, прикрытое серым одеялом облаков. Я потянулся к их пушистой материи, и они подали мне несколько капель влаги. Впрочем, последним скоро было щедро одарено все. Мы сели в машину. Дождь уютно наигрывал свой привычный мотивчик по крыше. Влад повернул ключ - стартер страстно завизжал, но двигатель не ответил взаимностью. Еще и еще раз, но результат тот же. Буркнув что-то сочное, но пристойно-неразборчивое, Влад вылез, откинул капот и долго-долго, скрытый за ним, что-то ворочал в утробе автомобиля. Потом он резко захлопнул черепную коробку авто и вернулся к нам, мокрый и злой. Некоторое время Влад сидел неподвижно, потом повернулся и хмуро посмотрел на меня. Я покачал головой, открыл дверь, вышел из машины и медленно вернулся в дом.
Он лежал на полу, этот длинный, блестящий кусок металла, связанный со мною невидимыми оковами, не позволяющий себя забыть, требующий моего внимания и претендующий на мою любовь.
- Гости редко оставляют здесь вещи, - послышался голос за моей спиной.
Я обернулся. Это был сторож - старик. Маленький, сухощавый. Его седые волосы торчали во все стороны, правда, крупные залысины съели большую часть из них, но худое лицо только выиграло от этого.
- Как быть? - спросил я у него, - Не могу так больше. Устал. Он превратил меня в девку. Я хочу оставить его.
- Оставьте, - сказал сторож.
- Не могу. Он часть меня. Я ничто без него.
- Не оставляйте.
- Но он требует от меня слишком многого.
- Так оставьте.
- Но...
- Послушайте, - перебил меня старик, - послушайте старого Хаема. Многие говорят: Хаем - глупый. Но Хаем не глупый, он просто много прожил, чтобы считать себя мудрым. У нас, у евреев, есть Каббала. Одни считают, пошла она от Моше, другие - от самого Господа нашего. И говорят, кто сможет понять священные знания, записанные в древних книгах, тот узнает, как сотворен наш мир, и все тайны в нем ему откроются. Но по закону, Каббалой может заниматься только человек, достигший тридцати пяти, потому что моложе он слаб, и голова его тоже слаба. Да, Хаем знает, какая голова у молодых, старик дотронулся пальцем до лба, вздохнул и продолжал:
- А до тридцати пяти каждый должен жить по данным нашему народу законам. Просто жить.
- А Каббала? Так никому не удалось?
- Нет. Жизнь человека коротка, а мудрость Бога вот какая, - старик раскинул руки, потом опустил их бессильно. - Не обижайтесь на старого Хаема, но вы так молоды. Хаем говорит вам "оставьте", Хаем говорит "не оставляйте", а вы просто живите. Живите...
Я поднял меч, прошел к лестнице. Обернулся, и, уловив взгляд черных глаз старика, бросил короткое "Спасибо" и ринулся вниз.
Дождь окончился. Я, не торопясь, подошел к машине и постучал по стеклу. Задремавший Влад встрепенулся, дернул ключ в замке зажигания - двигатель заурчал. Я удобно устроился на переднем сидении. "Будем жить", - сказал Влад, и машина тронулась с места.
Через час мы были в городе. Пустые неуютные улицы, редкие выстрелы. Да, неплохие декорации для нашей печальной истории. Играем финал.
Влад затормозил у невзрачного домика в Черном городе. В дверях нас встретил Слава.
- Слабовато для тебя, - сказал я, рассматривая ветхую обстановку.
- Для конспирации, - виновато объяснил он.
- Мы снова в подполье?
- Есть одна хорошая новость, одна - плохая.
- Давай с плохой, - не раздумывая выбрал я, - последнее время они доставляют мне особое удовольствие.
- Бизнес взбудоражен.
- Ты хотел сказать "мафия"?
- Это не существенно. Все только и говорят о резне в Мардаканах.
- Быстренько у нас новости расходятся.
- Это вовсе не смешно. Известно, что убил Тим Арский. Ты не знаешь такого?
- Что-то не припоминаю, хотя, наверное, очень достойный гражданин, -спокойно ответил я.
- Около квартиры Милы и дома ее родителей крутятся подозрительные типы.
- Это ее поклонники.
Мила сердито посмотрела на меня.
- Перестань клоунничать, - рассердился Слава, - Поверь, Этибар может достать и после смерти.
- Всегда сочувствовал тарантологам. Ты меня уже достал.
- Ты совершенно невозможен, - устало сказал он, - Мила, лучше я с тобой буду говорить. Сегодня в семь часов от морвокзала отходит паром с беженцами. Я договорился. Для тебя и Тима уже готова каюта.
- Нет, - не согласилась она, замотав головой. - Нет.
- Поиграешься немного,
Исчерпаю все слова
И наставишь два мне рога
С благодарностью тогда - продекламировал я с выражением и чувством.
Славик наградил меня взглядом, в котором только слепой мог отыскать любовь и уважение.
- Вот что, ребята, - сказал он, раздраженно, - вы можете ссориться, ненавидеть друг друга, но вас прибьют в этом городе или, что еще хуже, прознают о моем участии. Поэтому, если надо будет, я вас на паром под конвоем отправлю. Насильно. В Красноводске же, пожалуйста, скажите друг другу "ариведерчи" и в разные стороны, навсегда.
