Доктор Фельдман был типичным представителем неунывающего племени медицинских работников, не ждущих от жизни никаких неприятных сюрпризов.
– Прелестненько, – проговорил он, укладывая меня на стол и проводя над телом медицинским сканером – прибором, полученным нами в наследство от Магистров, моментально вытеснившим из всех медицинских учреждений дорогие рентгеновские установки. – И что мы здесь имеем?
Меня всегда восхищало извечное медицинское «мы».
Очевидно, представители врачебной братии считают, что, задавая сакраментальный вопрос: «И что у нас болит?», они создают некое чувство сопричастности врача и пациента, способствующее более откровенному разговору о характере имеющего место недомогания.
Возможно, в общении с особо впечатлительными пациентами подобный подход и срабатывает, но доку уже давно пора усвоить, что наши парни в эту категорию не попадают.
Нелишне помнить, что в большинстве своем опера – а именно они чаще всего попадают в лазареты – народ наглый и не лезущий за словом в карман. У меня на языке вертелось с десяток язвительных ответов на вопрос доктора, однако состояние, в котором я пребывал, не позволяло мне их озвучить. Трудно шутить, когда каждое слово из собственного горла приходится вырывать чуть ли не при помощи тисков инквизиции.
Впрочем, не думаю, чтобы дока сильно интересовало мое мнение.
– Просто чудесно, – вынес он свой вердикт. – Множественные синяки и ушибы не представляют опасности для здорового организма, а ты, мой друг, как бы ни отвратительно мне было это признавать, здоров, как стадо быков и табун лошадей, взятые вместе. Если ты позволишь, а ты конечно же позволишь, потому что куда ты на фиг денешься с корабля, закупоренного в вакууме, продолжить мне некие абстрактные зоологические метафоры, то они, я имею в виду ушибы и синяки, а не метафоры, заживут на тебе, как на собаке. Скажем, на питбуле. Ты не находишь меня сегодня несколько словоохотливым? И уж, поскольку именно сегодня ты являешься моим пациентом, тебе от этой словоохотливости никуда не деться. Разумеешь, опер?
Я состроил гримасу в знак того, что разумею. Пусть треплется, если это ему доставляет удовольствие.
– Так, что еще? Парочка сломанных ребер...
Значит, от ударов киборгов не спасает и комбинезон. А боль в горячке схватки я просто не почувствовал.
– Замечательно, – продолжал он ворковать. – Наложим шины, впрыснем закрепителя, и к утру все заживет. Не дергайся, сейчас будет немножко больно. – Он вогнал мне под кожу десятисантиметровую иглу и начал перекачивать жидкость. Интересно, слышал ли он что‑нибудь об анестезии? – Будешь как новенький, только старше. Я бы, со своей стороны, конечно, мог бы порекомендовать тебе на пару дней воздержаться от физических упражнений, особенно сегодняшнего типа, но не буду. Вам, операм, на все предупреждения начхать, вы ведь уверены, что будете жить вечно, а если что, так старый добрый костоправ снова поставит на ноги. Теперь личико... Восхитительно. Зубы выбиты, а осколки застряли в десне. Должно быть болезненно, но тебе‑то не привыкать? Который уж раз? Четвертый?
– Третий.
Как только я открыл рот, он нацепил на меня странную помесь намордника с кляпом, полностью забив мне рот. Хорошо ещё, что я не страдаю хроническим насморком. А то бы задохнулся.
Новостью, как вы понимаете, этот агрегат для меня не был. Впрыскивая специальный раствор, он буквально за несколько часов выращивал натуральные зубы, ничем не отличающиеся от прежних.
– Как насчет небольшого сотрясеньица мозга после такого ударчика? – Выудив из недр халата крошечный фонарик, док попытался засунуть его мне в глаз. Проверял реакцию зрачка, должно быть. – Сколько пальцев я тебе показываю? Ах да, ты же сегодня не особенно разговорчив! Можешь моргнуть по числу пальцев. – Я усиленно заморгал. – Очень смешно. Прирожденный комик Соболевский. Да и, впрочем, о чем это я? Какое сотрясение? С каких это пор у оперативников вообще водятся мозги? По определению, их быть не должно. Сотрясения в нашей организации могут быть только у аналитиков, а эти ребята не подставляют свои головы почем зря... – тут он осекся и замолчал. Непохоже на дока.
Наличие на моем лице стоматологического намордника не помешало доку заметить изумление, которое я испытывал, и он пояснил:
– Пока тебя не было, мы потеряли еще троих.
Если бы я еще имел дар речи, сейчас бы я точно его потерял. Еще троих! Пятеро, меньше чем за одни сутки!
Док обрисовал происшедшее так, как он об этом слышал. Конечно, он не был экспертом в такого рода вопросах, и кое‑что из услышанного я домыслил сам, а кое‑что узнал позднее. Картина вырисовывалась следующая.
Дельце намечалось плевое, но из тех, что любит раздувать пресса. Сильнейший пожар возник в одной из индустриальных зон Авалона, причем горел корлил, современное твердое топливо для атмосферных двигателей, точнее, сырье для его производства. Я без труда мог представить себе этот кошмар.
Что‑то Авалон в последнее время стал слишком часто мелькать в гвардейских сводках. Сначала вырезанная археологическая экспедиция, теперь еще и это...
Площадь возгорания насчитывала около двадцати квадратных километров, и в середине бушующего ада оказались три бригады рабочих. В первые секунды после возгорания они успели добраться до защитных бункеров, благодаря чему и остались живы. Однако убежища не были рассчитаны на долгое пребывание в них такого количества людей, у работяг заканчивался воздух, а жаростойкие стены бункеров уже начали оплавляться. Людей надо было срочно выводить.
Прибывшие на место катастрофы пожарные и спасатели попытались провести операцию собственноручно, но подтянутая ими спецтехника начала плавиться еще за двести метров до границ пожара. Неудивительно, если учесть, какие температуры корлил выделяет при горении. Начиненная им торпеда прожигает пятидесятисантиметровую боевую броню ВКС за считаные секунды.
Убедившись в бессилии собственных служб, авалонские власти вызвали нас.
Пятеро гвардейцев, облаченные в специальные костюмы и снабженные подробнейшей картой территории, «нырнули» в первое из убежищ и начали выводить людей. Расстояние переброса было небольшим, всего лишь до безопасной зоны вне возгорания, поэтому туннель проводить не стали, пользуясь обычными «крючками» – анализаторами.
Почти все люди были выведены, когда одна из стен поддалась и в помещение хлынули струи расплавленного металла. Шестеро рабочих погибли на месте, двое гвардейцев получили серьезные ожоги и были выведены из игры. Оставшиеся трое продолжили операцию и нырнули в следующий бункер.
Это была еще не трагедия, а только прелюдия к ней.
