Когда я думаю о фантастическом стечении множества счастливых обстоятельств, благодаря которым мы уцелели, я иной раз спрашиваю себя, уж не хранило ли нас, как говорится, провидение? Но тут же я вспоминаю, что те, кому не повезло, не возвращаются и, естественно, не могут рассказать о своем невезении, хотя таких, несомненно, гораздо больше, нежели счастливчиков.
Но дни шли и я уже начал сомневаться в нашей удаче. Что касается Ульны, то она давно утратила всякую надежду и погрузилась в безысходную скорбь. Куда девалось ее былое мужество? Особенно тяжко повлияла на нее гибель брата. С отчаянием смотрел я, как она тает день ото дня, почти совсем не ест и становится все бледнее и слабее. Часами сидела она рядом со мной, держась за мою руку. И хотя мы оба прекрасно знали, что любим друг друга, даже в этом не было нам утешения, потому что суровая мораль синзунов запрещает говорить о любви, когда семья в трауре. Объясняться в любви синзунке, которая только что потеряла брата, было бы не просто невоспитанностью, а страшным преступлением.
В один из таких дней – если только можно говорить о днях в этом царстве мрака – мы сидели под куполом. Несколько мисликов пересекли луч моей лампы. В черном небе бледно светились продолговатые пятна далеких галактик. И вдруг ослепительный свет брызнул откуда-то с высоты, заливая город, отбрасывая резкие тени от шпилей и башен, устремленных в небо. Потом свет ударил по куполу, заставив нас вскрикнуть от резкой боли в глазах.
– Ульна, это иссы! Иссы!
Трясущимися руками я помог ей надеть шлем и сам приготовился к выходу. Надо было во что бы то ни стало дать знак, что мы здесь. Я вставил в магазин пистолета штук двадцать “горячих” пуль, приоткрыл дверь и начал стрелять. В отличие от “теплых” пуль, повышающих температуру всего на несколько десятков градусов “горячие” выделяют тепло в сотни градусов и дают яркие вспышки. Я стрелял без перерыва, целясь в ближайшую кучу мисликов; когда патроны кончились, Ульна протянула мне свой пистолет. Луч прожектора ощупывал равнину. Раза два он прошел над куполом, потом замер. Аппарат начал снижаться, очень медленно, как нам казалось, но в действительности даже излишне быстро. Свет прожектора отражался от обледенелой почвы, создавая вокруг неясные сумерки, в которых я наконец различил на высоте нескольких метров гигантскую вытянутую тень: это был не ксилл, а звездолет синзунов, “Тсалан”!
– Ульна, это твои!
Она упала на лед в глубоком обмороке. Подхватив ее на руки, я побежал к звездолету; он уже опустился, окутанный туманом кипящего воздуха. Скользя в полужидкой каше, спотыкаясь о мертвых мисликов, я с трудом сохранял равновесие, стараясь не уронить Ульну. Две фигуры в скафандрах подхватили ее из моих рук, повели меня за собой. Мы поднялись по входной лестнице, прошли шлюзовую камеру, и я очутился в коридоре “Тсалана” лицом к лицу с Суиликом и… Акейоном!
Первая моя реакция была совершенно нелепой: я отвел Суилика в сторону, упрекая его за то, что он прилетел, потому что для иссов это слишком опасно. Вместо того чтобы возмутиться, он с улыбкой ответил:
– Землянин Слэр остался таким же. На тебя никак не угодишь. Кто-то должен был показать дорогу!
– Но ведь Акейон знает!… – возразил я.
– Акейон после пережитых приключений до сих пор не может опомниться. Он тебе сам все расскажет.
С нас уже стаскивали скафандры. Ульну, все еще в обмороке, унесли в госпиталь, где я когда-то лежал. Ею занялся сам великий Виседом, хотя он сразу сказал, что с этим случаем справится любой студент. Когда Ульна открыла глаза, мы с Суиликом вышли, оставив ее с отцом и братом.
Четверть часа спустя все собрались в кабине управления. “Тсалан” был уже в ахуне, или, как говорят синзуны, в рр’ооре, на пути к галактике кайенов, где нас ожидали с ксиллами Эссина и Бейшит. Вот что рассказал нам Акейон о своем необычайном приключении.
Когда башня обрушилась на “Ульну-тен-Силлон”, Акейон от толчка вылетел из кресла, ударился о переборку и потерял сознание. В таком состоянии он пролежал более трех базиков. Когда Акейон наконец очнулся, он понял, что погребен под развалинами. Особенно это его не обеспокоило – припасов и энергии в ксилле хватило бы на несколько месяцев, – но его волновала наша судьба, и он сразу начал думать, как бы ему освободить ксилл и взять нас на борт.
Броня ксилла выдержала, никакой утечки воздуха Акейон не обнаружил. Двигатели тоже работали нормально, однако приподнять всю гору обломков они не смогли. В этом и заключается неудобство маленьких ксиллов: у них высокая скорость, превосходная маневренность, но недостаточная мощность. И тогда Акейон, сознавая смертельную опасность подобного маневра, решил сразу уйти в ахун, а затем вернуться за нами.
Казалось, переход в ахун совершился нормально, разве что толчок был гораздо сильнее обычного. Но когда Акейон почти тотчас совершил обратный маневр, он, вместо того чтобы вынырнуть в Пространство где-то поблизости от только что оставленной планеты, очутился в почти абсолютной темноте, непроницаемой даже для лучей снесс. Где-то в бесконечной дали едва светилось чуть заметное бледное пятно галактики, вернее, скопления галактик.
В этом месте рассказ Акейона был надолго прерван чисто техническим спором, который затеял Суилик. Иссы начали изучать ахун задолго до синзунов и в этом отношении стоят на голову выше остальных. Из всего разговора я понял следующее.
Переход в ахун на сей раз совершился не в космосе, как обычно, а с поверхности планеты, поэтому импульс оказался слишком силен. Частица Пространства вместе с ксиллом оторвалась от нашей Вселенной, пересекла ахун – если только можно пересечь Ничто – и врезалась в одну из негативных Вселенных, между которыми наша Вселенная зажата, как ломать ветчины между двумя половинками сандвича.
Итак, Акейон вынырнул в Пространстве антимира, к счастью, достаточно далеко от какого-либо скопления антиматерии. Некоторое время он не мог сообразить, куда попал. Счетчик радиации то и дело потрескивал, стрелка отмечала внезапные появления проникающих лучей. Такие счетчики служат для определения в Пространстве зон, где интенсивность космических лучей превышает допустимую норму. Но эти лучи резко отличались от обычных космических. К тому же космические лучи здесь, вдали от всех галактик, были бы ничтожно слабы.
– И вдруг я понял! – рассказывал Акейон. – Я вспомнил когда-то прослушанные лекции о теоретической возможности существования антимиров и о их особенностях. Сверхжесткое излучение, отмечаемое счетчиком, возникало в результате аннигиляции редких атомов антиматерии при столкновении с материей ксилла. Каждую секунду я мог попасть в область скопления антиматерии, и тогда – прощайте все миры и антимиры!
