Кроме того, по большому счету заданный королем вопрос был слишком труден для ответа любому, кроме самого короля.
— Ваше величество, я боюсь, что у вас снова пойдет носом кровь, так сильно вы переволновались — вам бы лучше выпить вина. Прошу вас, вот бокал.
— Всемогущего ради, вы, который всегда был для меня образцом рассудительности и надеждой на мудрый совет, почему вы теперь уходите от ответа? Мне нужна ваша помощь! Вы бросаете меня в самую трудную минуту!
Сутулые плечи советника еще больше сгорбились под его потрепанным чарфрулом.
— Ввиду такой сложности проблемы, моя обязанность, как вашего личного советника, в первую очередь сформулировать эту проблему для вас со всей возможной ясностью. Вы, и никто другой, должны теперь решать, что вам делать, потому что, во-первых, никто не в силах вам этого подсказать, а во-вторых, потому что вам самому придется потом жить с этим решением. Скажу вам только вот что — на стоящую перед вами дилемму можно смотреть двояко.
ЯндолАнганол, повернувшийся уже было, чтобы идти к двери, остановился. Развернувшись, он прямо взглянул на внезапно постаревшего СарториИрвраша через всю комнату.
— Почему я всегда должен так страдать? Почему королевский удел всегда отличается от удела простых людей? Если на мою долю выпадает принимать такие решения и потом претворять их в жизнь, тогда почему я не ангел или дьявол?
— Никому не дано этого знать, только вам, сударь.
— Тебе на все наплевать, включая королевство и меня, ты знаешь в мире только одно, эту свою ежедневную возню с покрытыми прахом останками прошлого.
Советник зажал дрожащие руки между колен.
— Может быть, мне и не все равно, ваше величество, но что я могу поделать? Я говорил вам всегда и повторяю сейчас, что трудности, с которыми нам приходится сталкиваться, в основе своей происходят от повсеместного ухудшения климата. Как только это стало ясно мне самому, я принялся за изучение манускриптов, среди которых наткнулся на летописные жития некоего короля по имени АозроОнден, правившего четыре столетия назад совсем другим Олдорандо, не тем, с которым мы имеем дело сейчас. Как утверждают летописи, король АозроОнден взошел на трон мира, умертвив своего брата, с которым делил правление до некоторых пор.
— Я знаю эту легенду, и что с того? Я ведь не собираюсь никого убивать.
— Эта легенда, на мой взгляд, написанная весьма мило, является отличным образчиком мышления в древние, примитивные времена. Возможно, нам вовсе не следует воспринимать всю эту историю буквально. Взглянув на нее как на аллегорию, в ней можно увидеть груз ответственности одного человека за убийство другого или же тяжесть одного времени года, приходящего на смену другому, будь то ледяная жестокая зима, изгоняющая лето, или удушливая жара, приходящая на смену холодам, — и тут и там в результате страдаем мы, люди. Нам на роду начертано страдать за грехи наших предков. Нельзя сделать шаг и не понести за него ответственность; боль будет всегда. Вот таков мой ответ.
Король застонал.
— Ты, несчастный книжный червь, не от вины я страдаю, а от любви!
Выскочив из комнаты, король с силой захлопнул за собой дверь. Он не собирался раскрывать перед советником своих истинных чувств — ведь он, Орел, на самом деле сходил с ума от саднящей душу вины. Он любил королеву и в этом у него не было сомнений; вместе с тем где-то сидящий в глубине его червячок заставлял его стремиться к свободе, и, понимая это, он испытывал муку.
Она была королевой королев. Весь Борлиен был влюблен в нее так, как она не любила свою страну. Еще один невыносимый поворот пронзающего душу винта — он знал, что она заслуживает этой народной любви. Возможно, она была слишком уверена в нем, никогда не допускала даже мысли о том, что он может разлюбить ее… Возможно, она возымела слишком большую власть над ним…
И эта крепость — ее тело, спелое, как налитая пшеница, мягкие моря ее волос, сладостная влага ее чресл, туманная головокружительность ее взгляда, такая спокойная уверенность улыбки… Но как это будет, вонзиться по рукоять в только начинающее поспевать тело этой претенциозной задаваки принцессы-полумади? Конечно же, нечто совершенно иное, нечто неизведанное…
Его муки, облекаясь в форму мыслей, бросались то в одну сторону, то в другую, извиваясь то так, то эдак, метались вместе с ним среди опустевших залов и запутанных переходов дворца. Дворцовая обстановка подбиралась случайно, наудачу. Залы были сооружены на местах бывших крепостных башен, флигели прислуги — сымпровизированы из руин. Великое и вызывающее жалость, роскошное и полунищее располагались бок о бок. Великие мира сего, живущие здесь, высоко над городом, изнывали от тех же неудобств, что и последние горожане.
Одним из таких неудобств можно было бы назвать замысловато преломленную линию неба, сейчас четко выделяющуюся на фоне темнеющих облаков над головой. Теплая мгла воздуха равнины клубилась над городом подобно кошке, безразлично свернувшейся клубочком над убитой мышью. Выцветшие паруса, деревянные флюгеры и маленькие ветряные мельницы кузниц торчали над крышами домов словно бесполезные символы тех сил, что могли привнести хоть немного свежести и прохлады страдальцам в подземных казематах. Шагая по лабиринту своего обиталища, король прислушивался к ритмическим скрипам деревянных флажков умоляющего об отдыхе семафора, переговаривающегося сквозь сумерки со своим далеким товарищем. Только раз он поднял голову, будто бы привлеченный заунывным пением неуклонно приближающегося рока.
Вокруг уже никого не было, только стража. Стражники, по большей части двурогие, стояли за каждым поворотом. С оружием наперевес, неуклюже марширующие и сменяющие друг друга, воины королевской стражи были сейчас единственными хозяевами дворца и обладателями его тайн.
Шагая сквозь сгущающиеся сумерки, король салютовал стражникам, почти не замечая их. Во всем мире остался только один человек, от которого он еще мог надеяться получить совет. Совет этот мог быть порожден подлыми намерениями, но так или иначе он его услышит. Создание, о котором шла речь, само по себе относилось к одной из тайн дворца. Король шел к своему отцу.
По мере того как Орел подходил все ближе и ближе к той глубинной, внутренней части дворца, где томился в заточении его отец, увеличивалось число стражей в коридорах, замирающих навытяжку при его появлении с такой удивительной стремительностью, словно бы от его царственной особы исходили какие-то особые флюиды, замораживающие тела людей в мгновение ока. В резных каменных выемках кишели и пищали летучие мыши, из-под ног короля порой разбегались куры; но в остальном дворец был странно молчалив, словно погружен в нелегкие размышления, как и его хозяин.
