— Все? — поднял брови следователь. — Видимо, не все. Иначе почему вы ударили вашего друга…
— Нет!
— …ножом? Госпожа Киреева подтверждает, что выбыли в нее сильно влюблены. До самозабвения, вот здесь записано. Да, прошло полгода, как она вам отказала А вчера вы пригласили ее в кафе и пытались убедить в том, чтобы она скрывала от следствия и свою связь с вашим другом, и инциденте вами. Почему? Ответ напрашивается: чтобы скрыть мотив!
Значит, Инга именно так поняла наш с ней разговор? А почему нет? С ее точки зрения… Господи, у женщин одно на уме. Что ты им ни говори, они все понимают по-своему: ага, он тоже хотел… А потом говорят: все мужчины одинаковы. Глупо.
— Не было у меня никакого мотива, — устало сказала. — Я и думать об Инге забыл, и говорил я с ней совсем о другом, она просто не поняла…
— Все у вас ничего не понимают, — осуждающе сказал Учитель. — Инга дурочка, ничего не поняла, я тоже ничего не понял в этом деле — мучаю невиновного…
Это у него юмор такой? Я крепче сцепил ладони, лежавшие на коленях. Очень хотелось закричать, вскочить, сломать что-нибудь. Никто ничего не понимал. Никто. И не хотел понимать. И не мог, вот что самое страшное. Алик понял бы, ему бы и объяснять не пришлось. Игорь мог бы понять, но его-то от этой информации надо было держать подальше. А больше не понимал никто.
— Я действительно невиновен, — сказал я, — Можете не
верить…
— Я и не верю, — подхватил следователь. — Мотив есть, возможность… Вы мне о ней расскажете.
— Почему трое свидетелей утверждают…
— А, вы об этом. — Учитель покачал головой. — Да, они вас покрывают, скажите им спасибо. Вам они этим не помогут, а себе только навредят. Я это объясню и супруге… вдове Алекса, и его матери. После похорон, конечно. И что плохо: ребенка они тоже учат говорить неправду.
— Ничему никто Игоря не учит, — сердито сказал я. — И говорят они только то, что видели своими глазами. Послушайте, вы все не так понимаете! Да. я убил Алика…
— Вы это признаете? — вскинулся следователь и даже привстал, перегнулся ко мне через стол, хотел, наверно, поближе рассмотреть выражение моего лица. — Повторите-ка!
Не стал я повторять, я и так произнес вслух слова совершенно невозможные, немыслимые в этом мире, где никакая черная кошка ни разу между мной и Аликом не пробегала, и инцидент с Ингой остался в прошлом, это даже не инцидент был, а так… небольшое облачко, которого мы и сами не заметили бы, если бы не разговорились однажды об уже прошедшем. Убить Алика? Даже в страшном сне…
Но убит он был на другой ветви. И убил его там я. Да. Признаю. Тот я, что убил Алика, признает. Развилка, видимо, как раз тогда и произошла, когда началась у Алика любовь с Ингой. В нашей реальности Инга дала мне отворот поворот, а в той, другой, видимо, сказала «да» и начала крутить с нами обоими. Возможно, это доставляло ей моральное удовлетворение. Или чисто спортивную радость. Или… Не знаю.
— Повторите! — настаивал следователь — Вы уже сказали, и диктофон это записал.
Диктофон? Не видел я в кабинете никакого диктофона, и к тому же, насколько я знал, следователь должен предупреждать задержанного о том, что разговор записывается, и нужно обдумывать каждое слово, потому Что оно может быть обращено против…
Учитель злостно нарушал процессуальный кодекс и сам признавался в этом?
— Вы же знаете, какая была у Алика болезнь…
— Не надо мне о болезни! Повторите то, что высказали. Вам напомнить?
— Не надо, — поморщился я. — Не так давно вы говорили, что если все версии нелепые и только одна фантастическая, то…
— Не нужно мне напоминать изречение классика, — нетерпеливо сказал следователь. — И вообще не о моих словах речь. Итак, вы только что признались…
Я еще крепче сцепил пальцы. Галка сейчас ходит по комнатам и не находит себе места. Нужно позвонить ей, но он же не позволит, пока не услышит того, что ему нужно. -
— Послушайте, — сказал я, ощущая, как занемели фаланги пальцев. Сейчас я их сломаю, и тогда боль… — Послушайте, вы можете просто выслушать все, что я скажу? Вы записываете на диктофон? Так запишите. Я буду говорить, а вы не мешайте, хорошо?
— Конечно, облегченно вздохнул Учитель и опустился на стул.
— И не перебивайте. — Я уже сказал.
Я помолчал, собираясь с мыслями. Собрал. Расположил перед собой (перед мысленным взором, как написал бы опытный романист) всю известную мне информацию, отделил факты, относящиеся к нашей ветви Многомирия, от фактов, наверняка принадлежавших другой ветви, о которой я на самом деле знал очень мало, да и то с чужих слов, еще нуждавшихся в правильной интерпретации. Факты были однозначны, красноречивы, убедительны. Для меня. А для следствия половины из этих фактов — самых главных! — попросту не существовало и существовать не могло. И все, что я сейчас скажу, будет использовано не для осознания истины, а против меня.
Потому что убил Алика я — и какая разница, в какой из реальностей это случилось?
— Ну… — Учитель то ли торопился домой, то ли, проработав столько лет в полиции, так и не научился терпению.
— Начну с начала, если позволите, — сказал я. Факты лежали «перед моим мысленным взором», и я начал с того из них, что располагался слева в верхнем ряду. — Алик с детства страдал болезнью, которую врачи так и не смогли правильно диагностировать…
— Давайте пропустим то, что к делу не относится… — начал следователь.
Я замолчал. Я молчал минуту, другую, я закрыл глаза, пытался расположить факты иначе, но они, как карты в компьютерном пасьянсе, немедленно возвращались на прежние места, ничего я с ними не мог сделать — даже мысленно.
— Извините, — буркнул Учитель. Наверно, у него был недовольный взгляд, не знаю, я не открывал глаза, не хотел, мне нужно было видеть этот пасьянс, чтобы не сбиться.
— Говорите, я вас больше не прерву.
— Алик с детства болел… На самом деле это была не болезнь, хотя врачи так не думали. На самом деле он жил в нескольких ветвях Многомирия. Вам ведь известно о Мультиверее, мы говорили об этом, вы читали дневник Алика, его записи. Ничего страшного, название как название. Вы же говорите — Вселенная, и название это не вызывает у вас отторжения, вы к нему привыкли. Когда-нибудь люди привыкнут вместо «Вселенная» говорить «Мультиверс». По-английски это очевидно: Юниверс и Мультиверс. Но мы разговариваем по-русски…
Учитель кашлянул. Прервать меня он не решился, а выслушивать лингвистические экскурсы у него не хватало терпения.
— Вселенных множество. Возможно, их число бесконечно. Не важно. Мы — я, вы, Алик, все люди — живем во множестве разветвлений нашего мироздания, похожего на дерево с бесконечным числом стволов, ветвей, веточек. Мы этого не ощущаем, нам кажется, что живем мы в одном-единственном мире — вот в этом, где мы с вами сидим сейчас напротив друг друга, я вам рассказываю, что происходит на самом деле, а вы мне не верите, хотя вера здесь ни при чем, это физика, и Мультиверс также реален, как вращение Земли вокруг оси… Извините, я все-таки сбиваюсь, но мне еще не приходилось… В общем, Алик в отличие от многих людей реально жил в нескольких ветвях Мультиверса. Время от времени он видел не то, что происходило вокруг него здесь, а то, что происходило в другой ветви, где он тоже был Аликом Гринбергом, но жил иной жизнью. Иногда он слышал то, что там происходило. Это случается со многими — глюди слышат голоса и не понимают откуда. Или что-то видят и думают, что это галлюцинации. Алик еще и на ощупь… То есть он дотрагивался до предметов, находившихся в другой ветви — со стороны казалось, что он пытается нащупать что-то в воздухе, а для него там было нечто твердое, и он хотел понять, что именно. Если бы Алика обследовал психиатр, могу представить, какой диагноз ему поставили бы без тени сомнений. К счастью, он с детства научился скрывать от всех то, что видел, слышал или осязал…
