Рассел стиснул зубы, пересиливая себя. Значит, доктор рассказал парню… больше ведь знать об этом неоткуда.
— Зачем вам это понадобилось, доктор? — вырвалось у него.
Но ответил Андрей. Не на вопрос, а просто говоря о своём.
— Как он мог? Он же… клятву Гиппократа давал. И такое творил. Не понимаю, никогда не пойму. А с виду… человек.
— С виду? — Рассел начинал догадываться, но… но этого не может быть. — Этого не может быть, — повторил он вслух.
Андрей кивнул. И вдруг — неожиданно для Жарикова — заговорил совсем другим, деловито скучающим тоном. С интонациями, от которых Рассел похолодел.
— Разумеется, по завершению эксперимента материал ликвидируется. Это элементарно. Но в данном случае… реализуйте в обычном порядке.
Он говорил, глядя перед собой, и его лицо было уже просто усталым. Наступило молчание.
— Простите, — тихо сказал Рассел. — Я не знал.
— Прав Рейтер, — Андрей словно не слышал собеседника. — Тело заживёт, а душа — нет. И Чак, уж на что… и то говорит, что нам не на руку, а на душу номер кладут. И бесследного ничего нет, и опять Рейтер прав. Нас и стреляли, и жгли по Паласам, по питомникам, именно чтобы следов не осталось. А мы есть. И память наша есть. И… и я думаю, Рейтера за это и убили, — Андрей закрыл лицо ладонями и тут же убрал их, положил, почти бросил на стол по обе стороны от чашки. — Простите, Иван Дормидонтович, я не хотел, само вот выскочило.
Жариков смотрел на него с грустной улыбкой.
— Скорее, это моя вина, — Рассел вертел чашку с чаем. — Это я помешал вам. И извиняться нужно мне.
Андрей молча покосился на него и стал пить остывший чай. А Жариков тихо радовался, что Андрей не зажался и не сорвался в неуправляемую реакцию. Взрослеет.
Рассел никак не ждал такого оборота. Он сам много спорил с отцом именно об этом, правда, мысленно и уже после капитуляции, и вот… спальник, джи, экспериментальный материал… обвиняет доктора Шермана в измене клятве Гиппократа. Но разве он сам всегда верен ей?
— Андре, вы говорили о клятве Гиппократа. А вы, вы сами давали её?
Андрей кивнул.
— И вы верны ей?
Жариков снова напрягся. И снова Андрей удержал себя.
— Я знаю, о чём вы говорите. Но я не мстил. Я тогда не знал, что вы… его сын. Я спасал другого.
— Кого?
— Алика. Это его вы на День Империи изуродовали. В Джексонвилле.
Рассел зло дёрнул головой.
— Так, понятно. Так если кто его и спас, так это я. У меня не было другого варианта.
Андрей уже полностью успокоился.
— У меня тоже, сэр.
Обращение прозвучало издёвкой, и Жариков строго посмотрел на Андрея. Андрей преувеличенно удивлённо хлопнул ресницами, заставив Жарикова улыбнуться. Не смог не улыбнуться и Рассел. И сказал заготовленные слова, но уже другим тоном.
— Вырастешь — поймёшь.
— Да, — неожиданно легко ответил Андрей. — Ни сортировок, ни выбраковок теперь не будет, так что у меня есть время.
Рассел кивнул.
— Да. Вы уже думали о… своём будущем?
— Конечно, — Андрей допил чай и улыбнулся. — Буду работать и учиться.
— А потом?
— Этого мне хватит надолго, — рассмеялся Андрей и посмотрел на Жарикова. — Уже поздно, Иван Дормидонтович. Самый лучший гость — это тот, что уходит вовремя.
Андрей встал и улыбнулся.
— Спасибо за вечер, Иван Дормидонтович. Спокойной ночи.
— Спасибо и тебе, Андрей, — встал Жариков. — Спокойной ночи.
Отчуждённо вежливо кивнув Расселу, Андрей вышел. Когда за ним закрылась дверь, Рассел встал.
— Спасибо, доктор. Поверьте, я не хотел мешать.
— Верю, — кивнул Жариков.
— Он… этот парень… — Рассел улыбнулся. — А почему вы не оставили его в медицине? И почему именно философия?
— У него просто появился выбор, — серьёзно ответил Жариков. — И он выбрал сам.
— Да, — Рассел снял с вешалки свои шляпу и плащ, оделся. — Возможность выбора… и ответственность за выбор… — улыбнулся. — Спасибо, что позволили участвовать в беседе. Спасибо, доктор. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — попрощался Жариков.
И, оставшись один, удовлетворённо вздохнул. Удачно получилось. Не думал, не гадал, да нечаянно попал. И стал убирать со стола. Торта осталось… на два чаепития. Позвать, что ли, Юрку, чтобы помог? Но Андрей молодец. Прошёл через кризис. А Шермана можно начинать готовить к выписке. Правда… нет, о делах завтра. А сейчас спать. Засиделись. И у Шермана нарушение режима. Ну, ничего, это не самое страшное.
* * *
Снег лежал и не таял уже четвёртый день, и даже ещё подсыпало. Стеф показал, как лепить снеговиков, и двор теперь украшали самые фантастические скульптуры в самых неожиданных местах. Сооружение фургона шло полным ходом. Рол после работы возился, собирая упряжь. Из лошадей отобрали в запряжные двух — Примулу и Серого — и поставили их рядом в соседние стойла, чтоб привыкали друг к другу. Монти повадился, выпив молоко, гонять пустое ведро по своему стойлу, поддавая то головой, то копытами, и Молли приходилось его уговаривать и подманивать лепёшками, чтобы забрать ведро. Джерри попробовал спрятаться в конюшне на ночь, за что Фредди выкинул его аж на середину двора, да ещё и Мамми добавила от души. Марк подрался с Робом и порвал новенькую, привезённую из города рубашку. Дилли стала тише. Живот у неё был уже очень заметен, работать, как прежде, она не могла, а кого из милости кормят, тот голоса не поднимает. Зато Сэмми ворочал за двоих и третий день ходил ошалелый. Дилли сказала ему, что ребёнок уже живой, ворочается, и он сам увидел, как тот наружу просится. Одно из яиц оказалось с двумя желтками. Мамми его таки держала на столе в плошке, пока все не посмотрели, а потом долго думали, какая ж это из кур так отличилась, петух-то точно не причём, раньше ж такого не было.
— Пап! — Марк с разгона ткнулся в ноги Ларри, так что тот едва не уронил мешок.
— Осторожней, Марк, — попросил Ларри, с трудом удерживая равновесие.
— Пап, там… — задыхался Марк.
Ларри, поглядев на встревоженное лицо сына, опустил мешок на землю.
— Что случилось?
— Пап, мы за почтой ходили.
Марк потянулся к нему, и Ларри нагнулся, подставив голову. Обхватив его зашею, Марк зашептал ему в ухо.
— Пап, там письмо, а на письме твоё имя, ты мне показывал, я узнал, вот. Я сумку Робу отдал и к тебе, вот.
Ларри медленно выпрямился, поправил перчатки, которые надевал на "общих работах" и взвалил на плечи мешок.
— Хорошо, Марк.
И пошёл к скотной. Марк трусил рядом, заглядывая снизу вверх в его лицо.
Фредди, сидя на маленьком табурете, сосредоточенно прощупывал вымя Мейбл — крупной рыже-белой коровы. Чуть не плачущая Молли стояла рядом. Мейбл время от времени косилась на Фредди, но лягаться не пробовала.
