— И судак сорвался, — перебил Сыроваров. — Твои новеллы, мон шер Николя, страдают однообразием концовок.
— Коля, — сказала Ольга. — Мне необходимо с тобой посоветоваться.
Теперь Колька позволил себе заметить сестру.
— Со мной, с «пустоцветом», «рыбьей душой»? Не обманывают ли меня органы слуха, Анджей? Не шутят ли со мной злую шутку органы зрения?
— Перестань балаганить, — отрезала Ольга. — Мне… нам нужен человек… ну, словом, талантливый, разносторонний. Ты больше вращаешься… ну, словом, в разных кругах, и я подумала…
— Ты права, сестричка, — кивнул Колька. — Разносторонность — сильнейшая сторона моего интеллекта. По разносторонности меня можно приравнять к шару, у которого число граней бесконечно.
— Нет, нет, — испуганно сказала Ольга.
— Вы правы, — вмешался Сыроваров. — Но не нонсенс ли искать многогранность, когда перед глазами Анджей?!
— Нет, нет… — повторила Ольга. — Мне, нам… ну, словом, нужен человек проявившийся, известный…
— Подумаем… — сказал Колька.
— Поразмыслим, — подтвердил Сыроваров.
— Не подойдет ли Z? — после долгой паузы предложил Колька.
— Ни в коем случае! — Сыроваров отрицательно покачал головой. — Только N. Никто, кроме N.
— Ты прав, Анджей Люсьен, N, или проблема вообще неразрешима.
— Кто он такой, этот N? — растерянно спросила Оленька, читавшая, кроме специальной литературы, одних классиков.
— Вы не знаете?! — всплеснул руками Сыроваров, подошел к полкам, вытащил толстый том «Материалы к биографии N» и громко, с выражением зачитал приведенные в эпиграфе заключительные слова «резюме».
«Всеобщность… мировой эфир… — про себя повторила Оленька. — Пожалуй, это именно то, что нужно Григорию Соломоновичу…»
7
Я испытывал чувство пустоты, легкости и скольжения.
N. Воспоминания
Все в человеке меняется с годами. Подгузник, пройдя стадию коротких штанишек, трансформируется в узкие, облегающие джинсы, а затем в приличной ширины брюки спокойных тонов. Распашонка эволюционирует в пиджак, шапочка с помпоном — в шляпу. Щеки с годами несколько отвисают, глаза сужаются, затягиваются жирком, как постепенно затягивается льдом полынья, единый акварельно-розовый румянец подразделяется морщинами на несколько мелких, исполненных не акварелью, а маслом лиловатых тонов.
На N закон превращений оказал именно такое действие. Только улыбка, отштампованная некогда применительно к юношески округлым щекам, губам, сложенным сердечком, будто в ожидании поцелуя, и широко раскрытым глазам, светящимся неведением, — осталась прежней.
От времени она лишь несколько погнулась и переместилась вбок на слишком обширной для нее плоскости лица — скособочилась, если позволительно применить такое вульгарное, хотя и точное выражение.
Оленьку, направленную для переговоров, N встретил благосклонно.
— Во имя науки я готов на все, — проговорил он, выслушав сбивчивые объяснения. — Едем! Такси!
Однако Оленьке он почему-то не понравился.
— Может быть, выставим? — шепнула она в препараторской Григорию Соломоновичу. — Какой-то он…
— Человек как человек, — перебил Люстиков. — Поздно перерешать.
Им владело лихорадочное нетерпение.
— Как знаешь, — грустно сказала Оленька.
Специально для N из кабинета директора Ветеринарного института в лабораторию притащили глубокое черное кожаное кресло.
— Устраивайтесь поудобнее, — сказал Люстиков. — Для успеха эксперимента необходимо сбросить физическое и нервное напряжение.
N закрыл глаза.
Люстиков собирался подключить электронаркоз, но пациент уже спал.
— Удобный объект, — с сомнением в голосе проговорил Люстиков и, помолчав, как обычно, скомандовал: — Включаем мыслесниматель! Следи за приборами, Оленька! Опыт ответственный. Включаем трансформатор!
Щелк: локатор отыскал и осветил извилину. Но странное дело, она излучала не фиолетовое свечение, типичное для недавней информации, и не лучи, близкие к инфракрасным, характеризующие информацию эпохи детства и юности.
Извилина горела свинцово-сероватым с зеленым отливом светом, который точнее всего можно описать словом «неопределенный».
— Как ртутная лампа, — шепнула Оленька и зябко передернула плечами.
— Поищем другую извилину! — решил Люстиков, берясь за диск направлений.
Локатор, как купальщик из проруби, выскользнул из борозды извилины; поверхность коры больших полушарий погасла. Несколько секунд локатор скользил в зеленовато-серой мгле, обозначая свой путь еле заметными искровыми разрядами, потом осветил новую извилину.
Она загорелась тем же тусклым, неопределенным светом.
Локатор часто мерцал, словно мигал в растерянности.
— Снять торможение! — скомандовал Люстиков. Локатор рванул с места, сразу взяв скорость курьерского поезда. Отработанная извилина гасла с быстротой молнии. Из репродуктора неслось невнятное бормотание; казалось, он захлебывается.
— Перегрев! Перегрев!.. — сдавленным голосом крикнула Оленька.
Запахло резиной. Люстиков выключил аппарат. Стирая со лба пот, он сказал:
— Черт знает что… Непонятно… Никакого сопротивления. Как будто локатор нырял в пустоту. Абсолютная пустота!
Оленька раздвинула шторы и распахнула окно. Стало светло. Медленно рассеивался запах резины. Было тихо, только слышалось спокойное дыхание N.
— Опять неудача, — печально сказала Оленька.
— На сей раз капитальная, — кивнул Люстиков.
— Тебе надо взять отпуск и уехать. Отдохнуть, подумать… — после долгой паузы сказала Оленька.
— С тобой?! — спросил Люстиков.
— Нет, Гришенька. Отец не пустит, да и отпуск мне не положен.
— Как же прошел эксперимент? — благодушно осведомился N, открывая глаза.
— Норма, — неопределенно ответил Люстиков и, помолчав, спросил: — А что было с вами? Интересно, что чувствовали вы?
— Хм… — N пожевал губами. — Я испытывал чувство пустоты, легкости и скольжения.
8
Извилина излучала свинцово-серый свет, который точнее всего можно описать словом «неопределенный».
Г. С. Люстиков. К истории вопроса
Накануне отъезда Люстиков и Оля долго гуляли по городу. Им было невесело. Потом сидели над картой, уточняя маршрут. На прощанье поцеловались.
— Не забудешь? — спросила Оленька. — И… и надо тебе вернуться к гамма-лучам.
— Да… конечно, — ответил Люстиков. — Ты меня любишь? Поздно вечером Люстиков пошел в лабораторию — «провести с АДП последнюю ночь». Из корпуса «физиологии животных» доносился сонный лай собак.
