— Бог мой! — громко сказал он. — Какое утро!
Босиком прошлепал через всю комнату и распахнул окно. Его грудь обдало холодком, а в лицо пахнуло острым запахом сырой земли. Над садом еще витал зеленый туман, искрилась роса в траве под вязами, но песчаная дорожка, ведущая к дому, начале просыхать, и те места, куда не падала тень, уже посветлели.
Ясное утро таяло над деревьями, и мерно колыхался за кустами пласт неба, окованный камнем, — это в бассейне вздрагивала воде, отзываясь на толчки и шумы, порождаемые огромным городом, на окраине которого прятался под вязами дом Томаса Кинга, загадочный дом с просторной и низкой комнатой на втором этаже.
Солнце поднималось все выше, по стене поползли вверх потоки теплого воздуха.
— Сейчас выбежать бы на солнце в одних трусах, — мечтательно сказал Кинг, — сесть на дорожку и сыпать пригоршнями теплый песок себе на колени!
За долгие годы, которые Кинг провел наедине с самим собой, образовалась привычка думать вслух, и он перестал замечать это.
В кроне вяза, простершего ветви над самым домом, возились воробьи. Внезапно в их гомоне, от которого, казалось, шевелились листья, послышался какой-то особенный посвист, чистый и знакомый.
— Ага! Это овсянка! — с удовлетворением заключил Кинг и тут же подумал, что не зря запретил садовнику Ноксу опрыскивать одорантом дерево. Преданный Нокс беспокоился, что воробьи будят хозяина раньше времени.
— Но в вязе гнездятся не только воробьи, — глубокомысленно возразил бы Кинг Ноксу, будь он сейчас перед ним. — Вот — запела овсянка. Впрочем, нет. Это слишком мелодично для овсянки. Так кто же это?
И, решив обязательно спросить садовника об этой певунье, он отвернулся от окна и направился к лежанке, с которой уже исчезла постель, а вместо нее появилась сложенная в стопку его утренняя одежда — спортивный костюм из синего эластика. Одеваясь, Кинг мельком взглянул на себя в зеркало и замер — на его лице блуждала глуповато-радостная улыбка.
— Ну, что сияешь, старая галоша? — обратился он к своему отражению и попытался погасить улыбку, но в результате разулыбался во весь рот. Глаза совсем, как у мальчишки, которому пообещали купить велосипед.
— Впрочем, — уже ворчливо добавил он, — сейчас дарят не велосипед, а орнитоптер.
Неожиданный приступ радости слегка обеспокоил его, ибо никаких видимых причин к подобному веселью не было. Он подошел к электронному комбайну, в полированном ящике которого вместе с компьютером был смонтирован телевизор и радиоприемник, погрузил руку по локоть в особое отверстие, надел на голову ажурную шапочку энцефалографа и нажал на клавишу, против которой на панели было написано "Эскулап".
— Доброе утро, сэр! — механическим голосом приветствовал Кинга электронный диагностер. — Пульс шестьдесят пять, без аритмии, артериальное давление 140 на 85, общее состояние характеризуется некоторой эйфорией вчера выкурили сверх нормы две сигареты и выпили около ста пятидесяти миллилитров…
— Ладно, парень, не болтай лишнего, — ударив по клавише, сказал Кинг, и «Эскулап» замолк.
Послышался легкий свист и характерное жужжание. Кинг настороженно уставился на телевизионный экран: так и есть — матовая поверхность кинескопа оживала.
— Доброе утро, сэр Томас! — послышался постный голос мисс Гримбл, и скоро на экране проявилось ее лицо. — Вы уже проснулись?
— Еще нет, — иронически фыркнул Кинг.
— Вы перевели свой канал на одностороннюю связь, — укоризненно заметила старушка. — Ваша ирония неуместна, ведь я вас не вижу.
— Что, хотите увидеть, каков я без пижамы?
Мисс Гримбл выпрямилась и поджала рот, совсем спрятав плоские губы в складочках старческих морщин.
— Ученому с мировым именем не пристало шутить так, сэр!
— Ладно, — примирительно сказал Кинг, — лучше объясните, отчего у нас так много пыли?
— Боже мой! Где вы ее нашли?
— На полу.
— Чем терли? Платком? Или бумажкой? — мисс Гримбл выглядела настолько встревоженной, что Кинг едва не расхохотался.
— Бумажкой? Нет! Собственными подошвами.
— Вы ходили босиком? — лицо старушки изобразило неподдельный ужас. Сейчас же наденьте туфли!
— Успокойтесь, мисс Гримбл, — сказал Кинг. — Все в порядке, «Эскулап» сообщил: пульс и давление в норме, общее состояние характеризуется некоторой эйфорией…
— Это опасно? — старушка снова была на грани паники.
— Эйфория — это повышенно радостное состояние, — усмехнувшись, сказал Кинг. — Но не знаю, отчего оно у меня возникло.
— Ну как не знаете! — вдруг возразила мисс Гримбл. — Ведь сегодня такой день!
Кинг недоуменно покосился на экран — мисс Гримбл не отличалась особой чувствительностью, картины природы прежде никогда ее не волновали.
— Да, — неуверенно сказал он. — Утро прекрасное, роса, солнце…
— Роса здесь ни при чем.
— Тогда в чем же дело?
— Вы сами прекрасно знаете, сэр.
— Я знаю одно: утро такое прекрасное, что хочется петь. От этого у меня некоторая эйфория. У вас тоже, да?
— Не надо меня разыгрывать, сэр.
Кинг поморщился. Ему не хотелось отдавать это радостное ощущение легкости и простора, какое так счастливо снизошло на него с самого пробуждения, за ничтожное удовлетворение от победы в скучном и ненужном споре.
— Мисс Гримбл, я иду в бассейн, — нейтральным голосом объявил он. — А пока включите систему пылеудаления. Пыль я не люблю.
— Сэр, я приду и сама все вытру.
— Ни в коем случае!
— Но система пылеудаления не справляется с вашей комнатой. Здесь нужна обыкновенная тряпка. У вас полно книг, от них вся пыль. Теперь никто не держит книг в комнатах.
— Ничего не выйдет.
— Тогда включите экран, — потребовала мисс Гримбл. — Я посмотрю, что у вас творится. Ужасный беспорядок, должно быть.
Кинг саркастически улыбнулся.
— Если хотите знать, порядок есть частный случай беспорядка, а я привык выводить законы и поэтому частных случаев не переношу.
Это был точный ход. Все, что имело отношение к науке, вызывало у мисс Гримбл благоговейный трепет, Кинг поспешил заказать на завтрак молодую картошку с простоквашей и укропом, зеленый лук, редиску и ржаной хлеб.
— Но ваш желудок… — начала было мисс Гримбл.
— Послушайте, мисс, ведь я не лезу в ваш гардероб, почему вы позволяете себе заглядывать в мой желудок? — отшутился Кинг, но шутка не удалась. Мисс Гримбл обиженно поджала губы.
— Будет исполнено, сэр. Я свободна?
— Постойте, мисс Гримбл, постойте…
Он должен был что-то предпринять, потому что знал: если она уйдет обиженной, утро будет безнадежно испорчено.
