— Ваши слова относились к гостям, — не смутился Джерсен, — а я тут выполняю задание.
— Род ваших занятий не извиняет нарушения закона, — сказал Виоль Фалюш мягким голосом. — Вы знали о моих пожеланиях, которые здесь, как и везде в Скоплении, являются законом. Я нахожу ваше вторжение не только бестактным, но и непростительным. Вы перешли грань обычной журналистской бестактности. Мне всегда казалось…
Джерсен прервал его:
— Пожалуйста, не позволяйте вашему воображению взять верх над чувством пропорций. Я заинтересовался фотографиями в фойе. Они напоминают ту молодую леди, которая сопровождала нас в путешествии, воспитанницу Наварха.
— Именно, — подтвердил Виоль Фалюш. — Я принимаю большое участие в этой молодой женщине. Я доверил ее воспитание Наварху, но результаты оказались неутешительными: она своенравна.
— А где она сейчас? Я не видел ее по прибытии во Дворец.
— Она наслаждается путешествием, — отрезал Виоль Фалюш. — Но откуда такой интерес? Она для вас ничто.
— Я был дружен с ней и пытался выяснить некоторые вещи, которые она находила непонятными.
— Какие именно?
— Вы позволите мне быть откровенным?
— Почему нет? Вы вряд ли можете взбесить меня еще сильнее…
— Девушка боялась будущего. Она хотела жить нормальной жизнью, но предпочитала покориться неизбежному.
Голос Виоля Фалюша дрогнул:
— Вот так она и говорила обо мне? Только страх и долг?
— У нее не было причин говорить иначе.
— Вы храбрый человек, мистер Лукас. Конечно, вам известна моя репутация. Я разработал закон общего равенства действия и противодействия: каждый, кто оскорбляет меня, несет наказание.
— А как насчет Игрель Тинси? — поинтересовался Джерсен, надеясь отвлечь собеседника.
— Игрель Тинси, — выдохнул Виоль Фалюш, — милая Игрель, такая же упрямая и легкомысленная, как и та девица, с которой вы подружились. Игрель так и не смогла отплатить за обиду, которую нанесла мне. О, эти утерянные годы! — Голос Виоля Фалюша дрожал от подступившей обиды. — Никогда не смогла она восполнить мои потери, хоть и сделала все, что могла.
— Она жива?
— Нет — Настроение Виоля Фалюша снова сменилось, — А почему вы спрашиваете?
— Я журналист. Вы знаете, почему я здесь. Мне нужна фотография Игрель Тинси для статьи.
— В этом отношении мне не нужна гласность.
— Я поражен сходством между Игрель Тинси и Друзиллой. Вы можете объяснить его?
— Мог бы, — сказал Виоль Фалюш, — но предпочитаю не делать этого. Мы отклонились от темы: вы совершили проступок, и я требую возмещения. — И Виоль Фалюш небрежно облокотился на какой-то столик.
Джерсен с минуту поразмыслил. Ускользнуть не удастся. Нападение невозможно. Может быть, овладев ситуацией, заставить Виоля Фалюша изменить намерения?
— Возможно, я и нарушил букву ваших правил, но чего будет стоить статья о Дворце Любви без комментариев его создателя? Иначе связаться с вами я не мог: вы чураетесь гостей.
Виоль Фалюш прикинулся удивленным:
— Наварх знает код вызова. Слуги могли бы провести вас к телефону.
— Это не пришло мне в голову, — протянул Джерсен задумчиво, — Нет, о телефоне я не подумал. Говорите, Наварх знает код?
— Конечно. Он тот же, что и на Земле.
— Факт остается фактом, — не сдавался Джерсен. — Я здесь. Вы видели первую часть статьи, вторая и третья могут выйти еще более своеобразными. Чтобы представить вашу точку зрения, нужно обсудить ее. Итак, откройте дверь и давайте поговорим.
— Нет, — усмехнулся Виоль Фалюш, — Я не откажусь от своего каприза. Оставаясь анонимным, я могу забавляться, смешиваться с гостями… Ну ладно, — проворчал он. — Я проглочу обиду. Хотя вы мой должник. Возможно, я еще востребую долг. Пока можете считать себя свободным. — Он что-то тихо сказал — Джерсен не расслышал что — и дверь в фойе отворилась. — Входите, это моя библиотека. Я поговорю с вами здесь.
Джерсен вступил в длинную комнату, устланную темно-зеленым ковром. Тяжелый стол в центре украшала пара антикварных светильников, рядом лежала подборка текущей периодики. Одну стену полностью скрывали полки с древними книгами. Здесь также был стандартный электронный секретарь и несколько мягких кресел.
Джерсен окинул комнату взглядом, в котором сквозила зависть: здесь царил разум, а не наслаждение — как во Дворце. Позади кресла, в котором сидел хозяин, засветился экран, его мерцание превратило Виоля Фалюша в темный силуэт, безликий, как и раньше.
— Ну хорошо, — произнес низкий голос, — на чем мы остановились? Полагаю, вы фотографировали здесь?
— У меня есть несколько сот фотографий. Более, чем необходимо, чтобы отразить все великолепие Дворца — той его части, что вы предоставили гостям.
Виоль Фалюш, казалось, удивился:
— А вам интересно, что здесь еще происходит?
— Только как журналисту.
— Гм. А что вы, как человек, думаете о Дворце?
— Он очень приятен.
— И только-то?
— Чего-то не хватает. Возможно, дело в слугах. Им недостает глубины — бедняги кажутся нереальными.
— Понимаю, — кивнул Виоль Фалюш, — им не хватает традиций. Единственное лекарство — время.
— Они также лишены чувства ответственности. В конце концов, они всего лишь рабы.
— Не совсем, поскольку не осознают этого. Они полагают себя Счастливым Народом. Так оно и есть. Именно ощущение нереальности, колдовства я и пытался создать здесь.
— А когда истекает их срок… Что тогда? Что происходит со Счастливым Народом?
— Некоторые работают на фермах, в садах. Других отсылают еще куда-нибудь.
— В большой мир? Их продают как рабов?
— Все мы рабы в том или ином смысле.
— И вы тоже?
— Я жертва чудовищного наваждения. Я был чувствительным мальчиком, которого жестоко травили. Полагаю, Наварх изложил вам детали. Вместо того чтобы сломаться, я обрел силу, начал искать возмещения — ищу до сих пор. Я — одержимый. Общество считает меня своевольным сибаритом, эротоманом. Оно ошибается. Я — что скрывать — убежденный аскет. И останусь им, пока не избавлюсь от наваждения. Я — упорный человек. Однако вам не интересны мои личные проблемы, поскольку, естественно, это не тема для печати.
— И тем не менее, мне интересно. Игрель Тинси — источник вашего наваждения?
— Именно, — произнес Виоль Фалюш невыразительным голосом. — Она разбила мою жизнь. И должна возместить ущерб. Разве это не справедливо? Она проявила себя непонятливой, жестокой.
— И как она может излечить ваше наваждение?
Виоль Фалюш выпрямился в кресле.
