Трудно представить себе более странную войну и более сказочное войско! В центре ехали на грузовиках мы и американцы, над нами кружили два самолета, впереди летел геликоптер-разведчик, а вокруг гарцевали существа иного мира, вооруженные луками и стрелами!
Кампания была трудной, не обошлось без потерь. Быстро сообразив, что в очередном бою они сразу будут разбиты, слвипы начали опустошать приграничные районы, отравлять источники и колодцы, совершать налеты на Новую Америку, на земли ссвисов и даже на Новую Францию, пробираясь к нам через горы.
В ответ эсминцы обстреляли две обнаруженные на побережье деревни слвипов. Самолеты нашли и разбомбили еще несколько селений. Но все это ничего не давало. Лишь когда мы углубились во вражескую территорию, перейдя даже будущую границу Новой Америки, слвипы решили, что пришел час решающей битвы.
На рассвете к нашему лагерю сразу со всех сторон галопом устремилось более пятидесяти тысяч черных бестий. Джейнс, который был командиром отряда, немедленно вызвал авиацию, и самолеты тотчас взлетели с аэродромов Нью-Вашингтона и Кобальт-Сити. При скорости около тысячи километров в час они должны были долететь быстро, но нам надо было суметь продержаться. Пятьсот американцев и триста французов, пусть даже прекрасно вооруженных, и пять тысяч ссвисов против пятидесяти тысяч разъяренных врагов, стрелы которых разят на четыреста метров! Положение было критическим! И главное — мы не могли использовать маневренность грузовиков: ссвисы окружали нас кольцом по тридцать рядов в глубину! Мы поставили все пятьдесят машин, кроме нашего старого бронированного грузовика, в круг, легли за пулеметы и стали ждать.
Мы открыли огонь, когда враг был уже в шестистах метрах, и это чуть не стоило нам всем жизни. Нельзя было выжидать так долго! Слвипы едва не захлестнули нас черной волной. Автоматы и пулеметы косили врагов, как спелую пшеницу, ссвисы посылали в них стрелу за стрелой, но все напрасно! Через мгновение у нас было уже десять человек убитых и более восьмидесяти раненых, у ссвисов — сто убитых, а раненых вдвое больше.
Безумная отвага слвипов наводила ужас, а их живучесть казалась просто невероятной. Один из них продолжал мчаться даже после того, как двадцатимиллиметровая пуля оторвала ему руку вместе с плечом, и свалился замертво в двух шагах от американца. Это я видел своими глазами.
За первой атакой последовала вторая. Когда слвипы пошли на приступ в третий раз, наконец подоспели самолеты, но толку от них было мало: все смешалось в невообразимой свалке и летчики просто не знали куда стрелять.
Во время третьей атаки Мишель получил стрелу в правую руку, а мне наконечник пробил левую икру; впрочем, оба наших ранения оказались легкими. Как только враги были отброшены, самолеты начали поливать их пулеметным огнем и забрасывать бомбами и ракетами. Начался разгром! В открытой степи ряды слвипов расстроились и мы гнались за ними на грузовиках, расстреливая в упор, в то время как Взлик со своими воинами вылавливал и добивал одиночек.
Кое-где враг еще пытался переходить в контратаки. Вечером мы нашли грузовик, где остались только трупы, сплошь утыканные стрелами. Но под покровом темноты уцелевшие слвипы бежали и больше не возвращались.
Зато вместо них появились сотни тигрозавров, привлеченных запахом крови, и нам пришлось выдержать еще одно сражение, стоившее жизни шестерым. Всего мы потеряли двенадцать человек, американцы — двадцать два, и ссвисы — двести двадцать семь. У нас было восемьдесят семь раненых; у американцев — сто сорок пять, у ссвисов — девятьсот шестьдесят. Слвипы, по самым грубым подсчетам, оставили на поле боя не менее двадцати тысяч.
После этого похода американцы построили цепь фортов вдоль всей своей границы, защита которой облегчалась еще тем, что она шла по гребню естественного сброса, протянувшемуся от моря до самых гор на расстоянии почти семьсот километров.
Два следующих года прошли спокойно, в мирном труде. Однако мы с сожалением видели, что американцы все больше и больше замыкаются в себе. К нам они почти не приезжали, если не считать единичных случаев: прилетит один самолет, и все. Да и мы стали бывать у них только по делу: для обмена сырьем или промышленными изделиями. К тому времени американцы открыли у себя угольные шахты, правда, не столь богатые, как у нас, но с лихвой покрывавшие все их нужды. К тому же среди нас мало кто говорил по-английски. Ну, и так далее и тому подобное.
И мы, и они жили по-своему, обычаи были разные. Они шарахались от нашего вполне умеренного и разумного коллективизма и называли наш Совет диктатурой. Кроме того, у американцев сохранялись глупые предубеждения против «туземцев», которые мы никак не разделяли: более двухсот молодых ссвисов учились в наших школах.
А вот с норвежцами у нас установились превосходные отношения. Мы поставляли им металл, необходимый для постройки рыбацких судов, а они в изобилии снабжали нас всеми дарами моря. Уцелевшие земные рыбы размножились в невероятном количестве, да и теллусийские были просто великолепны на вкус.
«Героический период» подходил к концу. Чтобы в дальнейшем не давать американцам повода для критики, мы произвели ряд изменений. После долгих — в чисто французском духе — дискуссий было решено, что отныне Новая Франция будет состоять из следующих департаментов:
1) Департамент Кобальт (5000 человек), столица Кобальт-Сити (800 человек) и город Порт-Леон (324 человека);
2) Департамент Западный порт, столица того же названия (600 человек);
3) Департамент Нефтяных скважин (там осталось всего 50 рабочих);
4) Департамент Болье-Шахтерский, включающий Волшебное озеро с городом Болье (400 человек) и Северным портом (60 человек);
Таким образом, население Новой Франции достигло почти шести тысяч человек. В Порт-Леоне, Болье и Западном порту были свои муниципальные советы. Центральное правительство состояло из пятидесяти депутатов парламента, избираемых всеобщим прямым голосованием, и несменяемого Совета, состоящего из семи человек; вначале это были дядя, Мишель, Этранж, Бевэн, Луи, наш новый кюре и я. Парламент имел право вносить законопроекты, назначать министров и утверждать их решения. Совет помимо законодательных прав имел право вето, приостанавливавшее любые решения сроком на шесть месяцев. В случае объявления чрезвычайного положения, вынесенного не менее чем двумя третями голосов. Совет сосредотачивал всю полноту власти в своих руках сроком на шесть месяцев; при необходимости этот срок мог быть продлен. Образовались три политические партии; партия коллективистов во главе с Луи получила в парламенте двадцать мест, консервативная крестьянская получила столько же, а остальные десять мест достались организованной Этранжем либеральной партии. Ей же, как правило, доставались и все министерские портфели по старой французской традиции, гласящей, что править должно меньшинство.
