Супруга старосты сказалась больной, и единственным, кого увидел Бофранк из своих прежних знакомых, оказался молодой Патс. Однако и он не порадовался возвращению конестабля в поселок.
- Что же вы вернулись так поздно? - сухо спросил молодой человек.
- А вы более не желаете стать миссерихордом? - парировал Бофранк.
- Если вы желали этим вопросом обидеть меня, то просчитались: я не изменился в своих намерениях. Однако я полагаю руководствоваться здравым смыслом и истинной верой.
- Истинной верой руководствовались и те, кто сжег на костре бедного дурака и его мать, - отвечал Бофранк. - Но я хотел спросить вас о другом. Вы уделите мне немного времени?
- Извольте, - сказал Патс.
Огромная комната в доме Патса выглядела точно так же, как и в прошлый раз: закопченный очаг, массивный обеденный стол с несколькими табуретами вокруг, полка с книгами, застланное черной мохнатой шкурой ложе.
"Вы, наверное, хире Бофранк, прима-конестабль из столицы?"
Именно так спросил при первой встрече молодой Патс. Тогда он помазал случайную рану Бофранка перышком, окуная его во флакон темного стекла с широким горлышком, а потом прикрыл ее белой тряпицей.
"Да, хире Патс".
"Я знал о вашем приезде, но не думал, что вы решите навестить меня. Хотя догадываюсь, что вас привело..."
- Вы догадываетесь, что привело меня в поселок сегодня? - спросил Бофранк, садясь в кресло.
- С трудом. Разве что служение миссерихордии.
- Между мною и миссерихордией куда больше противоречий, нежели соприкосновений, - отвечал с грустною улыбкой конестабль. - Вы имели возможность убедиться в том, что я старался исполнить свой долг до конца. Отчего же вы не доверяете мне?
- Я не доверяю вам?!
- Вы разве что не написали это над входом в ваше жилище...
- Да, - сознался Патс. - Да, хире конестабль. Я не склонен более верить вам.
- Отчего? Оттого, что я вернулся живым?
- В том числе.
- А если я скажу вам, что грейсфрате Броньолус мертв и обстоятельства его смерти во многом напоминают случившееся здесь?
И Бофранк поведал молодому человеку о том, что произошло с грейсфрате Броньолусом, и о прочих событиях.
Молодой Патс был ошеломлен. Он некоторое время сидел молча, глядя в пламя очага, после чего сказал:
- Простите меня, хире Бофранк. Я обидел вас.
- Нисколько, - возразил конестабль. - Вы были честны; это редкость, мой дорогой Патс.
- Чем я могу быть полезен?
- Разве что составите мне компанию в пути до Ледяного Пальца.
- Я бы рад, но не могу, - с сожалением отвечал молодой человек. - Дело в том, что через девять дней мы играем свадьбу.
- С кем же?
- С Гаусбертой Эннарден.
"Знает ли он про наше путешествие сквозь горы? - тут же подумал Бофранк, к собственному не удовольствию обнаруживая в себе неуместную ревность. - Знает ли он про пещерных троллей и про то, что его будущая супруга не так уж проста? Не сказать ли ему об этом? "
Но конестабль промолчал. Единственное, о чем он попросил, так это о встрече с Гаусбертой.
- Это невозможно, хире Бофранк, - с сожалением отвечал Патс. - Моя суженая уже три дня как уехала в Скальде, на ярмарку... Но что бы вы хотели спросить у нее?
- Многое, мой друг, многое... - задумчиво произнес Бофранк. - Что ж, стало быть, мы тронемся в путь без вас. Возможно, мне еще понадобится ваша помощь в будущем. Но пока пусть между нами с виду все будет как есть - чтобы никто не счел вас моим другом, но, напротив, счел врагом.
- Будет так, как вам угодно. И вы можете в полной мере располагать мною! - воскликнул Патс.
С тем они и расстались.
Вторым делом, которое положил себе Бофранк в поселке, отложив даже предвкушаемый завтрак, стала встреча с ключарем Фульде.
Гнусный ключарь обретался в каморке при складах и сейчас как раз поедал большой кусок солонины, запивая его пивом из стоявшего тут же кувшина. При виде Бофранка толстяк едва не подавился своею трапезой.
- Вижу, ты жив еще, - с отвращением сказал конестабль.
- Хире... Хире... - только и смог промолвить Фульде, и тотчас же вошедший следом за Бофранком Аксель ударил его по лицу. Упав на пол, ключарь резво пополз на четвереньках прочь, но Аксель наступил ему сапогом на руку и, прижав, спросил:
- Что с ним сделать, хире Бофранк?
- Ты, дрянной богомерзкий червь, - сказал конестабль, нагибаясь и хватая ключаря рукою за горло. Тот вытаращил глаза, словно жаба, и Аксель воскликнул:
- Хире Бофранк, да вы его удавите!
- И нужно бы, - отвечал конестабль, отпуская толстяка. Тот упал и ворочался, кряхтя и стеная. - Я полагаю, именно так он и кончит, но прежде он нужен нам живой. Есть ли у тебя веревка, Аксель?
- Конечно.
- Обвяжи ему шею, да покрепче: этой скотине мы найдем применение, достойное его проделок.
Фульде заскулил, Аксель тем временем нашел в мешке веревку, соорудил петлю и проворно накинул на жирную шею ключаря, оставив, впрочем, довольно пространства, чтобы тот случайно не удавился.
- Ты будешь у меня послушным, - наказал Аксель, подымая толстяка, и поволок его к повозке.
Обитель стояла пустой, и Бофранку ничего не оставалось, как обратиться за завтраком в дом старосты. Слуги подали им; более к столу никто не вышел, но все трое ничуть не опечалились и воздали должное вину и мясу, хотя первое было ощутимо разбавленным, а второе - слишком сухим и жестким.
Далее, не задерживаясь более в поселке, они тронулись в дальнейший путь.
Излишне говорить, что никто не провожал их.
Затем, пробираясь к нижней губе, я стал спускаться по коренным зубам, но по дороге в большом лесу, тянувшемся до самых ушей, меня ограбили разбойники.
Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
в которой суша сменяется морем, а море, как известно, куда как менее
приспособлено для спокойного передвижения
Дорога до Оксенвельде, откуда им предстояло двигаться морем, занимала обыкновенно не более суток, но примерно к полудню повалил сильный снег. Крупные хлопья его быстро сложились в сугробы, которые повозка преодолевала порою с большим трудом. Слышно было, как Аксель поминает дьявола. Вместе с ним на передке мерз и ключарь, жестокосердно примотанный веревкою за шею к крюку, на который иногда вешают фонарь. Если бы повозка угодила в яму и перевернулась, ключарь неминуемо удавился бы, но кому до него было дело?
Во всяком случае, не Бофранку, который отчаянно страдал от холода. Войлок не спасал от него, равно как и одеяла, и дорожная печка, угли в которой постоянно затухали. Клааке, если и испытывал неудобства, молчал и, пока был свет, читал свою книжицу.
По счастью, к сумеркам снег прекратился, на небе засияла крупная луна, причудливо освещавшая лесную дорогу, и надобность в дорожной ночевке отпала.
