Шайна подбежала к старому кочевнику: «Кургеч, нельзя же всегда быть таким важным и серьезным! Останься с нами. Я хочу, чтобы ты остался. Ты, конечно, голоден — а у меня уже все приготовлено».
Кургеч направился к двери: «Благодарю вас, леди Шайна, но вы — пришлая, а я — ульдра. Для всех будет лучше, если я проведу эту ночь со своими соплеменниками». Кочевник удалился.
Наутро Эльво Глиссам, с забинтованным плечом и левой рукой в косыночной повязке, явился к завтраку, когда все уже собрались и оживленно болтали. Каждый чувствовал эмоциональное опустошение, смешанное с каким-то искусственным, почти эйфорическим возбуждением, в связи с чем имел место обмен всевозможными замечаниями и мнениями, от которых в другой ситуации собеседники, пожалуй, воздержались бы.
Разговор быстро перескакивал с одной темы на другую. Ослабевший, но все еще изумленный Эльво Глиссам поведал свою версию событий, происходивших на протяжении последних двух недель. От него Шайна и Кельсе смогли узнать гораздо больше подробностей, чем удавалось вытянуть из несловоохотливого Джемаза.
Шайна растерянно взялась за голову: «Что же так позабавило отца? Пока что я не слышала ничего смешного».
«У отца было странное чувство юмора, — заметил Кельсе. — Если оно у него вообще было».
«Чувство юмора у него должно было быть! — заявил Эльво Глиссам. — Все, что я слышал о Ютере Мэддоке, свидетельствует о выдающихся умственных способностях, а интеллект и чувство юмора — две вещи нераздельные».
«Что же тогда? — не отставала Шайна. — В чем состоит знаменитая шутка?»
«Не мне судить. Я еще не разобрался во всем, что видел».
Покосившись на Джемаза, Шайна успела заметить скользнувшую по его лицу и тут же исчезнувшую тень улыбки. По меньшей мере, так ей показалось. Она вперила в него указательный палец: «Джерд! Ты что-то знаешь!»
«Только догадываюсь».
«Так расскажи нам! Пожалуйста!»
«Нужно подумать. Еще не ясно, шутка это или трагедия».
«Расскажи! А мы уж как-нибудь решим, что к чему».
Джемаз начал было говорить, но прервался на полуслове и колебался слишком долго. Вместо него заговорил Глиссам, почти опьяненный невероятным спасением: «Шутка или нет, но святилище — потрясающее открытие! Названия „Рассветная усадьба“, „Вольводес“ и „Аль-Фадор“ станут знамениты, как Гомаз и Садхарра! О них будут говорить все археологи и ксеноэтнологи Ойкумены. В Аль-Фадор из Оланжа будут летать рейсовые аэробусы с туристами и экскурсоводами!»
«Мы могли бы построить отель и сделать большие деньги», — предложила Шайна.
«Что бы мы стали делать с большими деньгами? — как всегда, брюзжал Кельсе. — У нас и так все есть».
«До тех пор, пока у нас не отнимут усадьбу».
«А кто у нас отнимет усадьбу? Дума, что ли?»
«Дума».
«Еще чего!»
«А я хотела бы сделать большие деньги. Нам нужен приличный аэромобиль. „Стюрдевант“ разбился. Давайте купим новый „Стюрдевант“».
Кельсе прокашлялся: «Чем ты собираешься за него платить? Знаешь, сколько стоит хорошая машина?»
«Подумаешь! Что такое деньги? Организуем экскурсии в Аль- Фадор для инопланетян. И не забудь — отель в живописном алуанском поместье на полпути из Оланжа!»
Эльво Глиссам задумчиво спросил: «Ущелье, где мы нашли святилище, официально находится в Пальге? Или это уже Вольный Алуан?»
«Я задавал себе этот вопрос, — встрепенулся Джерд Джемаз. — Каньон пересекает юго-западную окраину Вольводеса. В принципе это уже племенные земли ао, то есть Рассветное поместье».
«Тогда нет проблем! — воскликнул Глиссам. — Вам принадлежит великолепный исторический памятник, и у вас есть полное право построить отель не только здесь, но и в Аль-Фадоре!»
«Не торопитесь, — осадил его Кельсе. — Дума и раскрепостители придерживаются того мнения, что нам принадлежит, в лучшем случае, только одежда на наших плечах. Кто прав?»
«Согласен, этот вопрос нуждается в изучении, — остыл Эльво Глиссам. — Тем не менее, несмотря на то, что я — раскрепоститель, я желаю только всего самого наилучшего моим друзьям в Рассветной усадьбе».
«Странно, что ао ничего не знают про святилище! — вмешался Джерд Джемаз. — Я проверял по карте — каньон несомненно находится на их территории».
«Недалеко от границы Вольных земель, однако, — заметил Кельсе. — Может быть, гарганчам что-нибудь известно».
«Ага! — Шайну осенило. — Все понятно! Джорджол узнал про святилище. Он сам хочет построить там отель, а для этого ему нужно выгнать нас из Рассветного поместья».
«С него станется», — без тени иронии отозвался Кельсе.
«Ты несправедлив к бедному Кексику, — обиделась Шайна. — На самом деле он очень простой, прямой, откровенный человек. Я его хорошо понимаю».
«Ты одна его понимаешь. Других таких нет», — съязвил Кельсе.
«Позвольте мне также с вами не согласиться, — обратился к Шайне Глиссам. — Джорджол — очень сложная, противоречивая личность. Таково неизбежное следствие его воспитания. Рассмотрите его с точки зрения профессионального психолога. Кто он? Одновременно и пришлый, и ульдра. В одном уме сосуществуют две несовместимые системы ценностей. Как только ему в голову приходит та или иная мысль, ей навстречу возникает опровержение. Удивительно, что ему вообще удалось как-то устроиться в жизни».
«Никакой загадки в этом нет, — проворчал Кельсе. — Пришлый он или ульдра, внешне или внутренне, прежде всего и в конечном счете Джорджол — эгоист, каких мало. Он с легкостью меняет роли в зависимости от того, какая личина выгоднее в данный момент. Теперь он, видите ли, крутой разбойник-гарганч, сорвиголова, хвастливый Серый Принц! А понимаете ли вы, что именно он, скорее всего, пилотировал спиранью, сбившую моего отца? И наш „Апекс“ в придачу!»
Шайна окончательно возмутилась: «Какая чушь! Как ты можешь говорить такие вещи! Ты же его знаешь. Он гордый, доблестный Кексик. Как у тебя язык поворачивается изображать его бессердечным убийцей? Это совершенно невозможно!»
Кельсе не сдавался: «В представлении гарганча бессердечная расправа только прибавляет убийце гордости и доблести».
«Ты всегда был несправедлив к Джорджолу, — поставила диагноз Шайна. — Его „гордость и доблесть“ — называй это как хочешь! — спасли тебе жизнь, между прочим. По меньшей мере, его храбрость заслуживает уважения».
«Пусть так, — согласился Кельсе. — Но я вовсе не уверен в том, что он неспособен на предательство».
Шайна рассмеялась: «А кому он присягнул в верности? И почему бы он стал это делать? В любом случае, у меня нет никаких причин в чем-либо его подозревать».
