— Уф! — вздохнула Женя. — Уложили. Уже сделал? Вот спасибо.
Эркин улыбнулся.
— Долго ли умеючи.
Женя села к столу, с наслаждением отпила.
— Ну вот. Теперь… теперь давай займёмся деньгами.
— Я сейчас принесу, — встал Эркин.
— И сумочку мою принеси, ладно? — крикнула ему в спину Женя.
Джексонвилльская шкатулка для денег стояла на окне в спальне, а свёрток с ссудой Эркин вчера засунул под плиту — ему сказали, что её двигать и вообще трогать не будут — а сегодня переложил в кладовку. Говоря с Тимом о тайниках, Эркин по привычке и на всякий случай соврал. Два тайника он заложил. Один в ванной — вчера его никто не нашёл и даже Тим не заметил — а в кладовке он сделал сегодня и переложил деньги туда. Он захватил в прихожей сумочку Жени и вместе со свёртком и шкатулкой принёс в кухню, положил на стол и сел на своё место.
— Вот. А ещё у меня в кармане мелочь и в бумажнике… Принести?
— Не дури, — отмахнулась Женя, доставая из сумочки ручку и маленькую тетрадку.
— Вот, смотри, Эркин, — Женя вырвала листочек и стала выписывать цифры. — В день два рубля нам на обед, четыре недели по пять рабочих дней, двадцать дней, да на два, это сорок рублей. На домашнюю еду три рубля в день, в принципе, мы укладываемся, или нет, возьмём по четыре, на тридцать дней — это сто двадцать рублей, и всего на еду сто шестьдесят. Успеваешь следить, Эркин? — он кивнул. — А зарплата у нас, мы договор трудовой подписывали, помнишь, так там указано, и вот вместе у нас двести семьдесят. Сто десять рублей нам остаётся на квартплату, свет и всё остальное. Десятку в месяц на всякую хозяйственную мелочь надо. Остаётся… Я расчётную книжку посмотрела, вполне терпимо, а свет по счётчику, посмотрим, но тоже я думаю, потянем вполне. И все говорят, что платежи божеские, даже остаётся сколько-то. Так что ссуду можно тратить только на мебель.
— Понятно, — кивнул Эркин. — Две тысячи мы уже потратили, так?
— Да, можно их не считать. Теперь давай мебель.
Женя отчеркнула исписанную часть листа и стала выписывать столбиком кухня, Алиса, спальня. Эркин, отодвинув, чтобы не мешала, чашку с остывающим чаем, внимательно следил за цифрами и буквами, появляющимися на белом листке. Великая тайна письма всегда привлекала его. Когда-нибудь, позже, он напомнит Жене, что она обещала научить его читать. А может, и писать. Обидно ведь признаваться, что ты неграмотный. Здесь не смотрят, цветной ты или нет, а объяснять каждому, отчего да почему он ни читать, ни писать не умеет…
— Ты не слушаешь меня, Эркин?
— Нет, Женя, что ты, — тряхнул он головой. — Слушаю, конечно. Я вот о чём подумал. Может, и на кухню шкаф тоже, как стол, сделать? Филиппыч, правда, не говорил про шкаф. Я спрошу тогда завтра.
— Конечно, спроси, — кивнула Женя. — Будет очень даже хорошо. А нет, не расстраивайся, подберём. И шкафчик для ванной посмотри. Да, — Женя зачем-то разгладила свой листок, хотя он совсем не был мятым, — как тебе понравилась кровать, ну, что мы сегодня у Тима видели?
Эркин неопределённо повёл плечами. Как на это ответить, он не знал. Кровать как кровать. Жене нужно, чтобы ему понравилось или нет? Непонятно. А не знаешь, как отвечать, молчи. Это он ещё мальцом усвоил.
Женя ещё раз разгладила лист и встала.
— Поздно уже. Пора спать.
— Да, — вскочил на ноги Эркин.
Он почувствовал, что Женя осталась недовольной, но не понимал, чем, и потому не знал, как поправить дело. А вечерний порядок дел шёл своим чередом. Эркин унёс свёрток с ссудой и шкатулку с расхожими деньгами на их места и ушёл в душ, а Женя стал убирать со стола и готовить всё на завтра.
В душе Эркин сообразил, что сегодня ему не в чем добираться от ванной до спальни. Рабские штаны остались в кладовке, а… а ладно, натянет джинсы на голое тело и дойдёт. Тоже мне, проблема…! Вот Женя чем-то расстроена — вот это плохо. И что делать, не знаешь. Раньше… раньше было проще. Эркин вздохнул. Выключил воду и раздвинул занавес. Настоящий, непромокаемый, из специальной узорчатой плёнки, что и просвечивает, и ничего снаружи не разглядишь. Повозились, конечно, но зато теперь, теперь совсем хорошо. Он вытерся, натянул на голое тело джинсы, а трусы он кинул в ящик для грязного белья ещё когда раздевался. Расправил на сушке полотенце. Вчера так устал, что, когда все ушли, то он наскоро кое-как обмылся и рухнул, ничего не соображая. А сегодня… он опять трусил. Да нет, не страх это, конечно, но… но он сам не понимает, что с ним. Эркин оглядел ванную, убедившись, что всё в порядке и вышел.
— Эркин, — окликнула его Женя из кухни.
— Да, я здесь, — готовно отозвался он.
— Иди, ложись, я сейчас.
— Да, Женя.
Он вошёл в спальню. Женя уже задёрнула шторы. Синие с белым. И плотные, не просвечивают. Он тогда в магазине специально через ткань на лампы смотрел. Так что раздевался и ложился он спокойно, не выключая света. Потянулся под одеялом. Нет, если Жене так понравилась та кровать, то на здоровье, конечно. Он на всё согласен, лишь бы Жене было хорошо. Да и чем та плоха? Что пружины звенеть будут? Так у них — Эркин вздохнул — у них им звенеть не с чего. Чёрт. Как было всё хорошо, и могло быть хорошо, если бы не эти сволочи, что искалечили Женю и всю его жизнь наперекосяк пустили. Он прислушался, встал, выключил свет и снова лёг. Чёрт, да что с ним такое? И вдруг понял. Понял, чего он хочет, чего ему недостаёт. И задохнулся от гнева и обиды. На себя, на жизнь, что у него всё так глупо и нелепо. Что опять…
Он не додумал, потому что в спальню вошла Женя. И Эркин змее, зажмурившись, притворился спящим. Сейчас Женя разденется, сбросит халатик, наденет ночную рубашку, ляжет, пожелает ему спокойной ночи заснёт. И он тогда сможет перевести дыхание и расслабиться. Эркин лежал и слушал шелест ткани. Упал халатик, Женя достаёт из-под подушки и надевает ночную рубашку, откинула одеяло, легла, укрылась, сейчас…
— Эркин, — вдруг сказала Женя. — Ты ведь не спишь, я знаю.
Она лежала на спине, положив руки поверх одеяла.
— Что с тобой, Эркин?
— Женя, — наконец смог он разжать губы, но ничего, кроме её имени, не выговаривалось. — Женя…
— Гам было так хорошо, Эркин. Что же теперь? Почему ты…? — она не договорила.
— Женя, — он наконец смог продышаться, — ты…ты сердишься на меня? За что? За что, Женя? Что я сделал?
— Ничего, — Женя говорила ровно, но он почувствовал, что она плачет. — Ты ничего не сделал. Ты… почему ты такой?
— Женя, — он порывисто повернулся к ней, приподнимаясь на локте. — Женя, я всё для тебя сделаю, чтобы тебе хорошо было, я… я только не знаю. Скажи мне, я всё сделаю.
— Скажи, — горько повторила Женя. — Почему я всё должна тебе говорить? Ты же… ты же взрослый мужчина, а… а хочешь жить по чужим приказам.
