Словно два пса, которые идут след в след. Один вышел, другой вошел. Словно длинный, бесконечный ряд шариковых подшипников, которые катятся по желобу, почти соприкасаясь, почти, но не совсем. Словно звенья бесконечной цепи на вращающейся шестеренке с миллиардами зубцов.
— Опаздываем, — сказал Икебод, глянув на часы. — Нам надо еще приготовиться, чтобы пойти на день рождения Дженкинса.
Джошуа опять встряхнулся.
— Да, не мешает. Сегодня у Дженкинса такой день! Ты только подумай, Икебод, семь тысяч лет!
— Я уже готов, — гордо сообщил Икебод. — Еще утром отполировал себя, а тебе надо бы причесаться. Вон какой лохматый.
— Семь тысяч лет, — повторил Джошуа. — Не хотел бы я столько жить.
Семь тысяч лет — семь тысяч миров, ступающих след в след. Да нет, куда больше. Каждый день — мир. Семь тысяч на триста шестьдесят пять. А может быть, каждый час или каждая минута — мир. Или даже что ни секунда, то мир. Секунда — вещь плотная, достаточно плотная, чтобы разделить два мира, достаточно емкая, чтобы вместить два мира. Семь тысяч на триста шестьдесят пять, на двадцать четыре, на шестьдесят раз шестьдесят…
Вещь плотная и окончательная. Ибо прошлого нет. Назад пути нет. Нельзя вернуться и проверить рассказы Дженкинса: то ли это правда, то ли покоробившиеся за семь тысяч лет воспоминания. Нельзя вернуться и проверить туманные предания, повествующие о какой-то усадьбе, каком-то роде вебстеров, каком-то непроницаемом куполе небытия в горах далеко за морями.
Икебод подошел со щеткой и гребешком, и Джошуа отскочил в сторону.
— Не дури, — сказал Икебод. — Я не сделаю тебе больно.
— В прошлый раз чуть всю шкуру с меня не содрал, — пожаловался Джошуа. — Поосторожней там, где шерсть запуталась.
Волк пришел, надеясь подкрепиться, но ему ничего не предложили, а просить учтивость не позволяла, и теперь он сидел, аккуратно обвив лапы косматым хвостом, и смотрел, как Питер скоблит ножом прут.
Белка Поня прыгнула с развесистого дерева прямо на плечо Питера.
— Что это у тебя? — опросила она.
— Метательная палка, — ответил Питер.
— Метать любую палку можно, — заметил волк. — Зачем тебе такая отделка? Бери какую попало и бросай.
— Это совсем новая штука, — объяснил Питер. — Я придумал и сделал. Только еще не знаю, что это такое.
— У нее нет названия? — спросила Поня.
— Пока нет, — сказал Питер. — Надо будет придумать.
— Но ведь любую палку можно бросить, — твердил волк. — Какую захотелось, ту и бросил.
— Не так далеко, — ответил Питер. — И не так сильно.
Он покрутил прут между пальцами — гладкий, круглый, потом поднес к глазу, проверяя, не криво ли получилось.
— Я его не рукой метаю, — объяснил он, — а другой палкой и веревкой.
Он взял вторую палку, прислоненную к дереву.
— А мне вот еще что непонятно. — сказала Поня. — Зачем тебе вообще понадобилось метать палки?
— Сам не знаю, — ответил Питер. — Интересно, вот и бросаю.
— Вы, вебстеры, странные твари, — строго произнес волк. — Иногда мне кажется, что вы не в своем уме.
— Можно в любую цель попасть. — сказал Питер. — Только надо, чтобы метательная палка была прямая и веревка хорошая. Первая попавшаяся деревяшка тут не годится. Пока подберешь…
— Покажи мне, — попросила Поня.
— Гляди. — Питер поднял повыше ореховое древко. — Видишь, крепкая, упругая. Согни ее — тут же опять выпрямляется. Я связываю оба конца веревкой, кладу вот так метательную палку, упираю ее одним концом в веревку и оттягиваю…
— Вот ты говоришь, можно в любую цель попасть, — сказал волк. — Попробуй попади.
— А во что? Выбирайте, а я…
Поня взволнованно показала:
— Вон, вон на дереве малиновка сидит.
Питер быстро прицелился, оттянул веревку, и древко изогнулось дугой. Метательная палка просвистела над поляной. Малиновка закувыркалась в воздухе, роняя перышки. Она упала на землю с глухим, мягким стуком и застыла, маленькая, жалкая, согнутые коготки смотрят вверх… Кровь из клювика окрасила листья под головой.
Белка оцепенела на плече у Питера, волк вскочил на ноги.
Тишина, притихла листва, беззвучно плывут облака в голубом полуденном небе…
— Ты ее убил! — закричала вдруг Поня, захлебываясь ужасом. — Она мертвая! Ты ее убил!
— Я не знал, — промямлил ошеломленный Питер. — Я еще никогда не целился ни во что живое. Только в метки бросал…
— Все равно, ты убил малиновку. А убивать запрещается.
— Знаю, — сказал Питер. — Знаю. что запрещается. Но ведь вы сами меня попросили попасть в нее. Вы мне показали. Вы…
— Я не говорила, чтобы ты ее убивал! — кричала Поня. — Я думала, ты ей просто дашь хорошего тычка. Напугаешь ее как следует. Она всегда такая важная, надутая была…
— Я же сказал вам, что палка сильно бьет.
Страх пригвоздил вебстера к месту.
Далеко и сильно, думал он. Далеко и сильно — быстро.
— Не тревожься, дружище, — мягко произнес волк. — Мы знаем, что ты не нарочно. Это останется между нами. Мы никому не скажем.
Поня прыгнула на дерево и запищала с ветки:
— Я скажу! Скажу вот Дженкинсу!
Волк цыкнул на нее с лютой ненавистью:
— Ты доносчица паршивая! Подлая сплетница!
— Скажу, скажу! — не унималась Поня. — Вот увидите! Скажу Дженкинсу.
Она стремглав поднялась по стволу, добежала до конца ветки и перескочила на другое дерево.
Волк сорвался с места.
— Куда? — осадил его Питер.
— Всю дорогу по деревьям ей не пробежать, — торопливо объяснил волк. — На лугу придется спуститься на землю. Ты не тревожься.
— Нет, — сказал Питер. — Не надо больше убийств. Хватит одного.
— Но ведь она в самом деле скажет.
Питер кивнул.
— Не сомневаюсь.
— А я могу ей помешать.
— Кто-нибудь увидит и донесет на тебя, — сказал Питер. — Нет, Лупус, я тебе не разрешаю.
— Тогда улепетывай поскорей. Я знаю место, где ты можешь спрятаться. Тысячу лет искать будут, не найдут.
— Ничего не выйдет. В лесу глаза есть. Слишком много глаз. Они скажут, куда я пошел. Прошли те времена, когда можно было спрятаться.
— Наверно, ты прав, — медленно произнес волк. — Да, наверно, прав.
Он повернулся и посмотрел на убитую малиновку.
— Ну, а как насчет того, чтобы изъять доказательство? — спросил он.
— Доказательство?…
— Вот именно…
Волк быстро сделал несколько шагов, опустил голову. Послышался хруст. Лупус облизал усы и сел, обвив ланы хвостом.
— Сдается мне, мы с тобой могли бы поладить, — сказал он. — Честное слово, могли бы. У нас так много общего.
