- Вы угадали.
- Наш президент был отличным парнем. Я воевал вместе с ним. Черт бы их всех побрал.
- Я вас не узнаю. Чем вы раздражены?
- Ваша наблюдательность... Пожалуй, потом, потом я расскажу вам. Не придавайте значения. Все бывает, но, если я начну, вы не так поймете. Не та форма. Я потом. Хватил, признаться... Моя книга. Мой дом. Никто не хочет купить мой дом. Отличный дом на склоне холма.
- Вы хотели продать его?
- Конечно. Разве я не рассказывал? Такое выгодное предложение. Хороший покупатель - мой давний коллега... Теперь он отказывается. Почему? Шальная пуля в окно.
Я развел кофе и подал ему чашку. Он взял не расплескав, но пить не стал.
- Не хочет быть одиннадцатым или двенадцатым... Я сам одинок, но я никого не сделал одиноким. Я вошел в этот круг, он войти не хочет. Он думает, кто вошел, тот и обречен. Лужа крови, она как метка. Ты забрызган, значит, видел. Крышка тем, кто видел...
Пьяными руками он изобразил что-то зыбкое.
- Не хочу быть шестнадцатым, - подмигнул он.
...Вот какие дела. Совсем другой, неожиданный, человек. На полюсе такое бывает. Хандра. Ледовый шок.
Если бы знали все, кто грезит полюсом, романтики, глотающие полярные книги, как размерен, и одинаков, и долог наш быт. Потолок и стены, одинаковый снег за ними, один и тот же ритм, одни и те же приборы,'одни и те же измерения, плавный бег ленты, графики, тикание стрелок, непослушные зонды, пилка снега, дежурства на камбузе, ночные вахты, потолок и стены, одинаковый снег за ними, одинаковый день за ними, а потом придет одинаковая белая, черная постоянная ночь.
Но зато, сколько доброго начинаешь видеть в них, в неодинаковых этих ребятах, сколько доброго ко всему, что осталось, удалилось от нас, пускай на время, но так далеко, так непостижимо далеко. Все, без чего нам никак нельзя, ни минуту нельзя.
Передайте, радисты: пускай не пишут нам горьких писем.
Он обронил у меня сложенную вчетверо бумагу, исписанную с одной стороны какими-то суммами: расходами или приходами. Я уж не знаю.
Развернул, посмотрел. Это печатный бланк анкеты отдела печати ЮНЕСКО. Вопросы такие:
"Не будете ли Вы так любезны ответить:
Позволяет ли Ваше здоровье пользоваться для служебных поездок самолетами и другими скоростными видами транспорта?..
Не можем ли мы, с Вашего любезного разрешения, запросить, если нам понадобится, отзыв о Вас в Вашем офисе?"
Место работы, стало быть.
И много таких вопросов. Умеют, ничего не скажешь.
Я увидел город в ту же ночь. Американец ушел спать, а я включил приборы.
Сначала был океан, летящие на меня корабли, пузатые черные танкеры, длинные китобои, серые вкрадчивые подводные лодки. Потом стали попадаться легкомысленные, в белом яхты. Потом луч коснулся побережья.
Вот Америка! Вот она, золотая лента пляжа. Береговые сооружения: волнорезы, маякя, причалы. Вот он, шумный, как игрушка, нарядный, цветастый берег.
Я погасил скорость луча, бросил его к земле и услышал английскую речь.
- Ну, давай же! Давай правее, бестолковый! Правей, тебе говорят!
Я засмеялся. Мне и в самом деле надо вправо.
- Есть направо! - сказал я.
Берег побежал на экране, как будто я летел над ним. Гудки теплоходов, шум прибоя, вскрики мелькающих птиц были звуковым сопровождением картинок. Я то взлетал высоко-высоко, я звуки гасли, то падал вниз, разглядывая транспаранты с номерами дорог, с названиями городов и поселков, и тогда голоса людей, сирены автомобилей звучали громко в моем заваленном снегом домике. Мир незнакомый жил на экране.
Через несколько минут по карте я угадал реку Тринити, а по ней добрался до города.
Был он высок и глазаст миллионами окон, шумен и проветрен.
Сначала, казалось, я не заметил жителей города. В нем почти не было пешеходов. Он весь был населен автомобилями. Они сновали по улицам, толкались, бегали, уступая дорогу только себе подобным, фыркали, недовольные тем, что кто-то обузил мостовые ради никчемных тротуаров. Улицы были красными, желтыми, голубыми, палевыми, шоколадными, белыми от автомашин. Город почтительно склонялся над ними, стеля перед этим разноцветным потоком эстакады, набережные, тоннели, мосты.
Я вошел в него, никем не замеченный. Полисмен, рядом с которым я стоял, стряхнул на меня пылинки с рукава. Три девушки, болтая, прошли на меня, смеясь мне в лицо.
Я гулял по городу, поднимался вдоль стен к балконам, на плоские крыши. Я садился в чужие авто и ехал по улицам, глядя на все через ветровое стекло. Я менял улицы как хотел.
Вот он, город моих загадочных "поисков"! Ну почему на него, на эти пестрые мостовые, на зеленые парки, на стеклянные дома, на рекламы, на площади, на широкие набережные падает склонение гидронических волн?
Жаль, я не могу вместе с лучом забросить сюда ловушки. Я вижу тебя, город-преступник, город-убийца, как там тебя еще зовут. Но я все равно вряд ли что-нибудь пойму на расстоянии. Вряд ли. Глаза и уши тут не помогут.
Я гулял по нему, никем не замечаем. Кстати, он совсем непохож на преступника, город нашего Американца.
...Мы опять бросали шары на ветер. Жилкой порезал руку. На морозе она как стальная.
...Он позвонил и пришел ко мне, как он сказал, на огонек.
Сначала мы с ним играли в шахматы, потом включили кофейник. Американец был прежним: веселым и выбритым. Он шутил. И курил уже не так запойно, как в прошлый раз.
- Кажется, я напугал вас тогда?
- Вы были не страшным, а скорее подавленным и растерянным.
- Минутная слабость. Виновата бутылка.
- Но я ничего не мог понять.
- Пустяки, не придавайте значения моим словам.
- Пожалуйста, но больше не рассказывайте, что кто-то не хочет стать кандидатом в покойники. Я не привык. Надо было видеть, как вы...
- Чисто американская вольность письма. Каждый говорит как ему вздумается.
- Ну да, свобода слова, - пошутил я.
- Смейтесь на здоровье, но мы к этому привыкли.
- Позвольте, к чему вы привыкли?
- Да возьмите любую нашу газету, вас удивят шапки, напечатанные в ней. Скажем: "Президент - кандидат на свалку истории". Никого у нас этим не удивишь.
- А меня?
- Вы из другого теста. У вас это невозможно.
- Я не вижу особой надобности в такой богатой возможности.
- Каждому свое, мистер Магнитолог. Для меня Россия страна слишком большой организованности. А для вас...
- Ну и ну. Вы недавно ругали нашу безалаберность.
- Я говорю об организованности слов и мыслей, - он постучал себя согнутым крепким пальцем по темени. - Прилетайте к нам, и вы заметите в любом городе сборища и демонстрации по самым разным, исключающим друг друга мотивам. Статьи в газетах, перечеркивающие одна другую. Мы американцы, нам такое нравится. Только в очень сильном государстве, с очень уверенным в себе правительством допустимы такие вольности.
