Хоскинс горестно смотрел на нее.
— Извините, — сказала она немного потише, остыв наконец. — Я не хотела так орать.
— Я понимаю, вы расстроены. И понимаю почему.
— Спасибо.
— Доктор Джекобе заверил меня, что мальчик вполне здоров и ему нисколько не вредят обследования, которым он... подвергается.
— Пусть доктор Джекобе хоть раз переночует здесь, тогда он заговорит по-другому. — Хоскинс опешил, и мисс Феллоуз вспыхнула от смущения, поняв, что нечаянно сказала нечто двусмысленное. — Пусть послушает, как мальчик плачет в темноте. Пусть посмотрит, как я бегу к нему, и укачиваю, и пою ему колыбельные. Ему не вредят обследования, доктор Хоскинс? Если они ему не навредили, так только потому, что этот мальчик провел раннее детство в невообразимо тяжелых условиях и как-то ухитрился выжить. Ребенок, переживший зиму ледникового периода, переживет, возможно, и людей в белых халатах, которые его щупают и тискают. Но это не значит, что подобные истязания ему на пользу.
— Надо будет обсудить график исследований на следующем заседании администрации.
— Обсудите. Следует напомнить всем, что Тимми имеет право на человеческое обращение — на человеческое.
Хоскинс улыбнулся, и мисс Феллоуз вопросительно посмотрела на него.
— Я просто подумал, как вы изменились с того дня, когда так сердились на меня за то, что я вам подкинул неандертальца. Даже уйти хотели, помните?
— Я все равно бы не ушла, — мягко сказала мисс Феллоуз.
— «Останусь до поры до времени», сказали вы тогда. Именно так. Вы были в полном расстройстве. Мне пришлось убеждать вас, что вы будете ухаживать за настоящим ребенком, а не за маленьким приматом, которому место в зоопарке.
Мисс Феллоуз, опустив глаза, тихо сказала:
— Наверное, с первого взгляда я не поняла... — и посмотрела на Тимми, который так и висел на ней. Он уже почти успокоился. Мисс Феллоуз потрепала его по спинке и послала поиграть. Тимми открыл дверь в детскую, и Хоскинс улыбнулся изобилию игрушек, которое увидел там.
— Целый магазин.
— Бедный малыш заслужил их. Игрушки — это все, что у него есть, он их заработал своими страданиями.
— Конечно, конечно. Можно и побольше приобрести. Я вам пришлю бланк заказа. Все, что ему, по-вашему, хочется...
— Вы ведь любите Тимми, правда? — тепло улыбнулась мисс Феллоуз.
— Как же его не любить? Такой славный парнишка. Такой храбрый.
— Да, он храбрый.
— Вы тоже храбрая, мисс Феллоуз.
Она не нашлась что сказать, и они оба помолчали. Хоскинс немного ослабил узду, в которой держал себя, и в глазах появилось выражение глубокой усталости.
— Вы совсем измотаны, доктор Хоскинс, — с искренним сочувствием сказала мисс Феллоуз.
— Правда? — Он не слишком убедительно рассмеялся. — Надо будет потренироваться принимать бодрый вид.
— Происходит что-то такое, о чем мне следует знать?
— Да нет! — как будто удивился он. — Почему вы так подумали? Работа у меня ответственная, вот и все. Не то что сложная — против сложности я не возражаю. Просто нелюбимая. Мне бы назад в лабораторию... — Он потряс головой. — Впрочем, к чему это я. Ваши жалобы я учту, мисс Феллоуз. Посмотрим — может быть, мы сумеем разгрузить график обследований Тимми. Насколько имеем право, конечно, — учитывая ценность того, что можем от него узнать. Уверен, что вы меня правильно поняли.
— Разумеется, — суховато ответила мисс Феллоуз.
Интермедия четвертая
ВОИНЫ
Светало. Небо было свинцово-серым, а резкий ветер дул сразу с двух сторон. Белый ломтик луны еще висел вверху, как костяной нож. Воины племени готовились спуститься по склону к алтарю из блестящего камня, у Слияния Трех Рек.
Ведунья наблюдала за мужчинами издали, жалея, что ей нельзя пойти с ними.
Самое заманчивое всегда достается мужчинам, притом одним и тем же — молодым и полным сил. Старики вроде Серебристого Облака, Мускусного Быка и Отважного Льва выносят суждения и отдают приказы, но настоящим делом занимаются только молодые: Волчье Дерево, Расколотая Гора, Пылающее Око, Поймавший Птицу и еще трое-четверо. Только они и живут по-настоящему, думала Ведунья, отчаянно завидуя им.
Когда на равнине появлялась дичь, мужчины становились охотниками. Они острили копья и обматывали лодыжки волчьим мехом, чтобы придать себе быстроту и свирепость. А потом они шли и гнали мамонтов к обрыву, или, окружив злополучного, отбившегося от стада носорога, кололи его, пока не упадет, или бросали путы с грузом в ноги быстрому северному оленю, чтобы свалить его. А потом они несли или волокли свою добычу в стойбище, радостно распевая и приплясывая, и все выходили им навстречу, и восхваляли их, выкликая их имена, а когда варили свежее мясо, охотникам подносили самое вкусное — сердце или мозги.
Когда кто-нибудь совершал тяжелую провинность или следовало отправить в иной мир престарелого вождя, мужчины становились Теми, Кто Убивает. Они надевали маски из медвежьей шкуры, брали в руки смертные дубинки из бивня и уходили со своей жертвой подальше от глаз племени, и делали свое дело. А потом возвращались, шествуя друг за другом медленной вереницей, и пели Песнь Иного Мира, которую дозволялось петь только Тем, Кто Убивает.
Когда же поблизости появлялись враги, приходило время мужчинам становиться воинами, раскрашивать плечи синими полосами, а чресла — красными и заворачиваться в желтые львиные шкуры. Этим они и занимались сейчас, а Ведунья им горько завидовала.
Мужчины нагишом, отпуская шутки и смеясь, стояли в кругу, а старый искусник Оседлавший Мамонта готовил краску. Мужчины раскрашивали тело только в случае войны, а с тех пор как племя воевало в последний раз, прошло уже много времени, и краску пришлось замешивать заново. На это требовалось время. Но Оседлавший Мамонта умел скоблить камни и смешивать полученный порошок с антилопьим жиром так, чтобы краска хорошо держалась на коже. Он сидел, скрестив ноги, и работал, а остальные ждали его. Оседлавший Мамонта сыпал красители из полых костей, где хранил их, в каменный сосуд и растирал там жиром. Вот и готово. Оседлавший Мамонта протянул горшок с красной краской Расколотой Горе, а горшок с синей — Молодому Оленю. Все остальные стали в ряд для раскраски.
Смех и шутки стали еще громче. Мужчин пугало то, что им предстояло, оттого они и смеялись так много. Красильщики пользовались кисточками из лисьего хвоста, и всех разбирало еще пуще, потому что от кисточек было щекотно. Раскрашивать тело выше пояса было легко: одну узкую синюю полоску поперек спины, другую — поперек груди, потом синий знак Богини на горло — там, где выпирает, — и еще один над сердцем. Общее веселье возбуждала раскраска того, что ниже пояса. Сначала тело опоясывалось широкой красной полосой — спереди через низ живота, как раз над мужскими органами, а сзади по верху ягодиц; потом проводились полоски вокруг ляжек, пониже члена; и, наконец, самое смешное — полоса Богини вдоль члена и два красных мазка на том круглом, что под ним. Расколотая Гора не жалел краски, и мужчины притворялись, будто им донельзя щекотно. А может, и не притворялись.
