- А если никто не поднимет голоса в его защиту? - спросил Кадфаэль с легкой ехидцей.- Что тогда? Вдруг окажется, что все так и было на самом деле, как ты только что рассказал, то есть Джордан виновен. Что тогда? Если он не потеряет голову, а девушка своим свидетельством подтвердит его невиновность, то получится, что ты напрасно закидывал удочку.
- Ну вот еще! Ты отлично знаешь этого человека,- преспокойно отмахнулся от этих вопросов Хью.- Он парень веселый и здоровущий, но на это у него не хватит твердости. Если он виновен, то как ни отрицай он свою вину, но, проведя две-три ночи на каменном полу, выложит все без утайки. Я, мол, только защищался, и случилось все не нарочно, потому что не смог, дескать, вытащить священника из пруда, а потом испугался и молчал, потому как все знали про то, что между нами пробежала черная кошка. Две-три ночи в тюрьме ему не повредят. А если он окажется крепче, чем я думаю, и не выдаст себя, закончил Хью, вставая, - то, значит, он заслуживает того, чтобы отделаться одним страхом. И с этим будет согласен весь приход.
- Коварный ты человек! - сказал Кадфаэль тоном, в котором причудливо смешались упрек и восхищение.- Не знаю, почему я тебя терплю!
Обернувшись с порога, Хью бросил на монаха пронзительный взгляд.
- Думаю, потому, что рыбак рыбака видит издалека! - вымолвил он на прощание и, зашагав по песчаной дорожке, вскоре исчез в темноте.
Вечерние псалмы были пропеты с мрачной покаянной торжественностью, и чтение евангелия, которое проходило в трапезной после ужина, также совершалось в похоронном настроении. Тень отца Эйлиота омрачила кончину старого года, и казалось, что новый, 1142 год родится не в эту полночь, а лишь тогда, когда совершат заупокойную службу и, опустив тело Эйлиота в могилу, засыплют ее землей. По церковному календарю завтра должен был наступить восьмой день после рождества Христова, когда отмечается праздник обрезания господня, но для обитателей Форгейта он обещал стать чем-то вроде обряда изгнания диавола, свершив который они надеялись наконец-то избавиться от своего чудовища. Так печально кончил этот человек, к тому же священник.
- Погребение отца Эйлиота состоится завтра после мессы,- объявил приор Роберт, прежде чем отпустить братию до начала повечерия на долгожданный получасовой отдых в теплой комнате.- Я проведу его сам. Но надгробную речь о нем скажет отец аббат, изъявивший такое желание. - Выразительные модуляции голоса, с которыми приор произнес свое сообщение, придавали некоторую двусмысленность его торжественному объявлению, так что было не совсем понятно, выражает ли он свое удовольствие, считая предполагаемое участие аббата особенной честью, оказанной покойному, или, напротив, огорчен тем, что лишен возможности блеснуть на похоронах собственным несравненным красноречием.- Ночная служба и прославление будут проведены по заупокойному чину.
Это означало, что служба продлится долго и благоразумным братьям следовало сразу после повечерия ложиться спать. Кадфаэль уже прикрыл огонь в жаровне дерном, чтобы угли медленно тлели до утра, согревая в сарайчике воздух и не давая замерзнуть настойкам и отварам, если под утро вдруг ударит сильный мороз, от которого могли бы полопаться бутыли с лекарствами. Однако в воздухе не чувствовалось сильного похолодания, и, судя по легкому ветерку и тонкой пелене облаков на небе, можно было не опасаться ночного мороза. Кадфаэль с удовольствием отправился вместе с другими братьями в теплую комнату, дабы провести полчаса в приятной праздности.
В такие минуты даже самые молчаливые братья давали себе волю поговорить друг с другом, и даже приор не возражал против этого. Темой обсуждения, разумеется, стало короткое поприще отца Эйлиота, его жестокая кончина и предстоящий обряд погребения.
- Значит, отец аббат сам хочет сказать о нем надгробное слово? - сказал брат Ансельм, наклонившись к уху Кадфаэля,- Интересно будет послушать.- Брат Ансельм ведал музыкальной частью богослужения, поэтому он придавал меньшее значение ораторскому искусству, однако все же ценил его и признавал его силу и влияние на слушателей.- Я думаю, он с удовольствием уступит это слово Роберту. Nil nisi bonum... Или, может быть, он смотрит на это как на акт покаяния, поскольку сам привез сюда этого человека? Как ты считаешь ?
- Может быть, отчасти и так, - согласился брат Кадфаэль. - Но главное для него, наверное, чтобы об Эйлиоте была сказана правда. Роберт увлекся бы суесловием, а Радульфусу нужна ясность и правда.
- Задача не из легких,- сказал Ансельм. - Повезло мне, что от меня никто не ждет никаких речей! До сих пор еще ничего не слышно о том, кто будет преемником отца Эйлиота. Прихожане, наверное, молятся, чтобы им стал кто-нибудь, кого они знают, а как у него там с латынью, для них совсем не важно. Они даже согласились бы получить в священники не самого приятного человека, только бы он был здешний и понимал их. Как говорится, на худой конец можно поладить и с чертом.
- Давай уж надеяться на что-нибудь получше,- вымолвил со вздохом Кадфаэль.- Пусть это будет обыкновенный человек, далеко не ангел, но сознающий свое несовершенство. Это будет в самый раз для Форгейта. Жаль, что время уходит, а такой человек до сих пор не найден.
В большом каменном очаге ровным пламенем горели поленья, постепенно обугливаясь; их жгли с таким расчетом, чтобы огня хватило как раз на положенное время отдыха, и огонь угасал, когда начинали звонить к повечерию. Посиневшие после дневных трудов под открытым небом лица порозовели, потрескавшиеся на морозе руки понемногу отходили благодаря мази, приготовленной братом Кадфаэлем. Друзья сидели, разбившись на группы, каждая своим кружком. В комнате стояло чинное, негромкое гудение голосов, напоминающее жужжание пчелиного улья. Крепких молодых монахов, проработавших весь день на открытом воздухе, так разморило в тепле, что у них теперь слипались глаза и они едва не засыпали. Нынешнее повечерие предусмотрительно отслужат покороче, зато ночная служба будет торжественной и долгой.
- Вот и год прошел,- сказал брат Эдмунд, попечитель лазарета,- а завтра начало новому.
- Аминь, - откликнулся кто-то по привычке, а может быть, и сознательно.
Кадфаэля это слово заставило задуматься. "Аминь" принято произносить, когда что-то кончено, решено и с миром принято в душе, а им еще было далеко до того, чтобы сказать "Аминь".
В миле пути от Кадфаэля, который укладывался спать в своей узкой выгородке дормитория, на доверху набитом сеновале лежал Ниниан, закутанный в плащ, который ему принесла Санан. Она ушла от негo два часа назад, чтобы до возвращения отчима, отправившегося на вечернюю службу в церковь святого Чеда, вовремя вернуть в стойло своего пони, но Ниниан еще чувствовал тепло ее жарких объятий. Он уговаривал ее не ездить ночью одной, но пока что она не слушалась, а делала все по-своему, такая уж она уродилась бесстрашная. Сарай с сеновалом принадлежал Жиффарам, они владели пастбищем на опушке рощи, но старый конюх, смотревший за скотиной, работал еще на родителей Санан и служил ей с рабской преданностью. На двух лошадей, которых она купила и поставила в эту конюшню, он прямо нарадоваться не мог, а когда Санан под большим секретом сообщила ему о своей предстоящей свадьбе, он был осчастливлен ее доверием на всю оставшуюся жизнь.
