подошел к форштадту. Но опасения оказались напрасными. Жители встретили нас миролюбиво, хотя и смотрели грозно из-под папах и высоких грузинских шапок.
Только из одной сакли неожиданно раздался залп, и трое солдат из нашего маленького отряда упало.
Тотчас же поручик Ленштуков скомандовал: «Марш! Марш!» Мы бросились бегом на двор сакли и через несколько минут перекололи засевших в ней черкесов.
Но когда мы подходили к площади, на которой была церковь, то такие же засады стали встречаться чаще и чаще. Когда с одного залпа, который вылетел из низенькой сакли, у нас повалилось разом пятеро, то Квашников не выдержал. Вместо того чтобы броситься вслед за отрядом, который побежал в саклю колоть абреков, он обернулся назад и схватил за шиворот первого подвернувшегося черкеса.
— Ты мирный?
— Мырнаай.
— Ступай сейчас! Скажи им, скотам, если они сейчас все не уберутся к черту, то я весь фурштадт разобью. Видишь, с нами пушки! Я начну катать вдоль и поперек и разнесу всех, и мирных, и немирных.
Черкес обратился к толпе, которая шла за нами, и начались переговоры с криками, бранью и выхватываньем кинжалов. Наконец порядочная кучка отделилась от толпы и пошла к саклям. Один из подошедших обернулся к Квашникову и сказал:
— Пожидай манэнько! Идем калякать с немирными. И все они исчезли в домах.
Переговоры продолжались более часу. Мы успели отправить в крепость раненых и убитых и в ожидании расположились на площади, на камнях.
Порой переговоры переходили в крик и брань, раздавались выстрелы в нашу сторону, но пули никого не задевали.
Наконец наступило затишье, и мы увидали издали, как черкесы шли и бежали прямо к церкви.
— Зачем они бегут в церковь? — спросил Квашников одного старого чеченца, который стоял подле него.
— Не знай! Не знай! Чаво… Не знай!
В это время поодиночке начали приходить к нам наши парламентеры. Все они единогласно докладывали, что абреки не сдаются и уходить не хотят, что все они заперлись в церкви и будут там ждать.
— Да чего же ждать-то, черт их возьми? — вскричал Квашников.
Один старикашка с рыжей бородкой подошел к нему и начал толковать, перебирая пальцами.
— Сидел, ждал… ждал, сидел… русак бежит… его палит… «баталык» будет.
Это значило, что им нужно было во что бы то ни стало отмстить за убитых.
— Ну! Так идемте же, ребята! Вот мы им покажем, какой «баталык» бывает! — вскричал Квашников и поднялся с места.
Но в это время откуда-то из-за саклей, слева громко хлопнул выстрел, и поручик Ленштуков быстро повернулся и грохнулся на землю.
Мы подскочили к нему. Пуля ударила в левый глаз и сделала глубокую рану, из которой кровь бежала по лицу.
— Смертельная рана! — тихо сказал Глушков, нагнувшись к убитому. Несколько солдат подбежало с носилками.
— Идемте, господа! — вскричал Квашников и быстро зашагал к церкви. — Мы их разтак-этак, мы им покажем, какой «баталык» бывает!
И мы все быстро двинулись за ним.
«Разве мы тоже идем не за тем же баталыком!» — подумал я невольно.
Глушков бойко шагал вслед за своей артиллерией.
— Теперь, если они засели… — соображал он, подойдя к Вишнякову, — то непременно надо артиллерией.
— Ну что-ж! Чем-нибудь, да только бы донять.
Шагов на сотню от церкви мы остановились. Глушков со своей артиллерией выдвинулся вперед, встал на позицию и скомандовал заряжать.
Зарядили картечью. Выпалили из одной пушки, выпалили из другой, и вслед за тем раздалось несколько выстрелов из окон церкви, которые были довольно высоко от земли. Но пули прожужжали мимо и никого не ранили точно так же, как наша картечь попортила только церковные стены.
— Господа! — вскричал Квашников. — Приступим вплотную и разобьем двери.
— Какой разобьем, — сказал один из мирных, которые следовали за нами. — Куда разобьешь! Он камня таскал… еще вечер… третий день таскал… Камень не разобьешь.
Но мы все-таки не поверили, подошли к тяжелым массивным дверям и пробовали разбить их прикладами. Но приклады глухо звенели. За дверьми, очевидно, не было пустоты. Да и разбить массивные двери была не легкая работа.
— Знаете ли, — посоветовал Глушков, — запалить бы. Во время военных действий это дозволяется…
Квашников замахал руками.
— Куда вы! Что мы за варвары… будем жечь живых людей. Вот что! Эй! Кудимыч!
К нему подбежал грудастый вахтер.
— Давай гранаток!
— Слушаю, ваше… бродие.
Квашников взял гранатку, зажег фитиль, раздул и, подкравшись под стеной к окошку, с размаху швырнул ее в оконницу.
Сперва зазвенели стекла, затем грянул выстрел, и вслед за ним поднялась возня, визг, стоны, крики…
— Ага! Тараканы!.. Не любишь! Давай еще!
И он запалил другую гранатку.
— Надо с другой теперь стороны.
Он побежал на другую сторону церкви и бросил другую гранатку. И опять, вслед за выстрелом, зазвенели отчаянные стоны и проклятия.
— Ну-ка! Теперь Господи благослови в алтарь треснуть. Они теперь, чай, все, собаки, в алтарь попрятались!
И с новой гранатой он подкрался к среднему окну алтаря и запустил ее в окно. Раздались опять крики, но уже слабее.
А Квашников раздувал фитиль четвертой гранаты и, раздув, отправил ее вслед за последней. Выстрел грянул, но за ним уже не раздалось ни криков, ни стонов. Наступило мертвое молчание.
— Теперь, чай, надо выломать двери? — сказал Квашников и посмотрел на нас вопросительно.
Солдаты добыли бревно. Со всеми стараниями принялись они его раскачивать и с размаху колотить им в двери.
Через полчаса они были разбиты. Одна половина совсем рухнула на лежащие сзади камни. В другой была широкая пробоина.
Когда солдаты очистили вход и разобрали камни, мы вошли и в изумлении остановились на пороге. Страшная картина представилась нам.
Сквозь волны неулегшегося порохового дыма то там, то здесь виднелось более двухсот человек раненых или убитых, наваленных друг на друга. Везде на полу стояли лужи крови. Весь иконостас был разбит и забрызган кровью. Один осколок гранаты разбил паникадило; другой ударил прямо в лик Спасителя, и на месте лика образовалось темное безобразное пятно.
«Баталык»! — подумал я. И стало мне обидно больно и за себя, и за человека.
Квашников первый отошел от порога и подвинулся к средней группе, которая была навалена у левой стены церкви.
Вдруг из этой группы раздался выстрел, и пуля оборвала его эполет. В то же мгновение несколько солдат бросилось с ружьями наперевес, отыскали виновника выстрела и закололи его.
Это был юноша лет семнадцати. Я невольно остановился и заглянул ему в лицо, удивительно красивое, правильное, с прелестно выгнутыми черными
