Ознакомительная версия.
Черный асфальт дороги появлялся ниоткуда, чтобы уйти в никуда. Младший вдруг остро почувствовал свое одиночество и уязвимость.
Ванадий сам говорил, что он — необычный коп. В своей навязчивости, убежденный, что Младший убил Наоми, раздраженный тем, что не может найти доказательств вины Младшего, детектив вполне мог решиться на то, чтобы взять установление справедливости на себя. И что могло помешать ему подойти сейчас к «Субарбану» и хладнокровно пристрелить Младшего?
Младший заблокировал дверцу. Повернул ключ зажигания и, как только завелся двигатель, резко рванул с места.
По дороге домой то и дело посматривал на зеркало заднего обзора. Его никто не преследовал.
Дом он снимал: бунгало с двумя спальнями. Окружали дом огромные раскидистые кедры. Обычно ему казалось, что их ветви защищают жилище, теперь же в кедрах ему виделось что-то зловещее.
Пройдя в кухню из гаража, Младший включил свет, предчувствуя, что увидит сидящего за столом Ванадия с чашечкой кофе в руке. Но на кухне никого не было.
В поисках детектива Младший обследовал весь дом, комнату за комнатой, шкаф за шкафом. Не нашел.
Тревога, однако, не покинула его, и он повторил только что пройденный маршрут, на этот раз проверяя, надежно ли заперты все окна и двери.
Раздевшись, посидел на краю кровати, зажав монету между большим и указательным пальцами правой руки, размышляя о возможных шагах Томаса Ванадия. Попытался пробросить монету по костяшкам пальцев, как это проделывал детектив, но четвертак постоянно падал на ковер.
Наконец Младший положил монету на ночной столик, выключил лампу и забрался в постель.
Заснуть не смог.
Этим утром он переменил простыни. Запах Наоми больше не составлял ему компанию.
Но он еще не избавился от ее вещей. В темноте подошел к комоду, выдвинул ящик, нашел свитер из хлопчатобумажной ткани, который она недавно носила.
В кровати расстелил свитер по подушке. Сладкий, едва уловимый запах Наоми подействовал, как колыбельная, вскорости Младший заснул.
Проснувшись поутру, оторвал голову от подушки, посмотрел на будильник и увидел на ночном столике двадцать пять центов. Два десятика и пятачок.
Младший откинул одеяло, вскочил, но колени его подогнулись, и ему пришлось опуститься на край кровати.
В спальне хватало света, чтобы убедиться, что, кроме него, здесь никого нет. В доме царила полная тишина, совсем как в гробу, в котором сейчас покоилась Наоми.
Монеты лежали поверх игральной карты, повернутой картинкой вниз.
Младший вытащил карту из-под монет, перевернул. Джокер. И поперек, заглавными красными буквами, имя: БАРТОЛОМЬЮ.
Большую часть недели, следуя указаниям доктора, Агнес не поднималась на второй этаж. Обтиралась губкой в туалетной комнате на первом этаже, спала в гостиной, на диване, ставя рядом колыбель Барти.
Мария Гонзалез приносила запеканки из риса с овощами и домашние тамали[21]. Каждый день Джейкоб выпекал булочки и пирожные, всегда разные, и в таком количестве, что они не могли их съесть.
Каждый вечер Эдом и Джейкоб ужинали с Агнес. И хотя прошлое давило на них тяжелой ношей, когда они находились под крышей дома, они убегали в свои квартирки над гаражом лишь после того, как ставилась на полку последняя вымытая тарелка.
Со стороны Джоя никто помочь не мог. Его мать умерла от лейкемии, когда мальчику только исполнилось четыре года. Отца, любившего выпить пива и побузить — в этом сын совершенно не напоминал его, — убили в пьяной драке пять лет спустя. Поскольку близкие родственники не пожелали взять мальчика к себе, Джой отправился в сиротский приют. В Девять лет для усыновления он не годился, предпочтение отдавалось младенцам или маленьким детям, так что воспитывался Джой чужими людьми.
В отсутствие родственников, на помощь пришли друзья и соседи. Они то и дело заглядывали к Агнес, некоторые предлагали остаться на ночь. Она с благодарностью принимала помощь по уборке, стирке, покупкам, но на ночь никого не оставляла. Из-за своих снов.
Каждую ночь ей снился Джой. О кошмарах речи не было. Ни тебе крови, ни страшного скрежета металла. В снах она то отправлялась с Джоем на пикник, то веселилась с ним на карнавале. Шагала по берегу океана. Смотрела кино. Эти сны переполняла нежность, общность, любовь. Но в какой-то момент она отводила взгляд от Джоя, а когда поворачивалась к нему, он исчезал, и она знала, что он ушел навсегда.
Просыпалась она с катящимися по щекам слезами и не хотела, чтобы кто-то их видел. Агнес не стыдилась своих слез. Просто не хотела делить их с кем-либо, кроме Барти.
В кресле-качалке, держа крошечного сынишку на руках, Агнес тихонько плакала. Частенько Барти в это время спал. А просыпаясь, улыбался или недоуменно морщил личико.
Улыбка младенца, так же как его недоумение, оказывала на Агнес самое благотворное влияние. Горечь в ее слезах обращалась в сладость.
Барти никогда не плакал. В палате для новорожденных медсестры не могли на него нахвалиться. В то время«как другие младенцы то и дело закатывали скандалы, Барти неизменно сохранял абсолютное спокойствие.
В пятницу, 14 января, через восемь дней после смерти Джоя, Агнес сложила диван с твердым намерением далее спать наверху. И впервые после возвращения домой приготовила обед, не воспользовавшись запеканками друзей или замороженными продуктами из холодильника.
Мать Марии, приехавшая в гости из Мексики, осталась сидеть с детьми, так что Мария пришла, присоединилась к Агнес и братьям-близнецам Исааксонам, коллекционерам хроники несчастий. Ели они в столовой, а не на кухне, на кружевной скатерти, из китайского фаянса, пили из хрусталя, на столе стояли свежесрезанные цветы.
По разумению Агнес, этот обед показывал, больше для нее самой, чем для кого-то еще, что она возвращается к жизни, как ради Бартоломью, так и для собственного блага.
Мария пришла пораньше, чтобы помочь на кухне. Пусть и гостья, она не могла стоять с бокалом вина, ожидая, пока хозяйка поставит на стол последнюю тарелку.
Агнес поначалу упиралась, но потом смирилась.
— Когда-нибудь и ты научишься отдыхать, Мария.
— Мне нравится, что я так же полезна, как молоток.
— Молоток?
— Молоток, пила, отвертка. Я всегда счастлива, что от меня такая же польза, как от нужного инструмента.
— Хорошо, только не используй молоток, заканчивая сервировку стола.
— Это шутка. — Мария гордилась тем, что правильно истолковала слова Агнес.
— Нет, я серьезно. Никаких молотков.
— Это хорошо, что ты шутка.
— Это хорошо, что я могу шутить, — поправила Агнес.
— Я так и говорю.
Ознакомительная версия.
