Серое облако над лесом будто набухало, его отекшие края свисали вниз, как будто хотели пролиться безудержным крупным дождем. И все же облако еще не двигалось к поляне, продолжало нависать над лесом, над высокими деревьями, которые беспокойно шумели и размахивали отяжелевшими ветвями. Они ждали дождя, лесные великаны, они настойчиво требовали его от распростершейся над ними темной тучи, наполненной влагой. Но дождя не было, и только усиливавшийся порывистый ветер метался между вершинами смятенных деревьев и провисавшими над ними тяжелыми краями клубящейся тучи, как неспокойно рыскающий по тесному подземелью зверь.
Так пришел тревожный, напряженный вечер, который не приносил ни облегчения, ни успокоения, и такою же была бесконечно долгая ночь в палатке, когда Мэджи не могла сомкнуть глаз из-за глухих ударов ветра о полотнища, туго притннутые к земле. Она не могла ни о чем думать; ей казалось, что эти удары, следовавшие один за другим, как канонада, сорвут и палатку и ее вместе с постелью и унесут в мрак и холод нескончаемой ночи, бросят, как щепку, в сумасшедший водоворот, затеянный осатаневшим ветром. Если бы Джеймс был жив, она бросилась бы к нему, чтобы он успокоил ее какими-то хорошими, ласковыми словами, которыми он неуклюже утешал ее, когда Мэджи плакала в тот вечер… Если бы он был жив!
Но Джеймса не было. А ветер, пронизывающий и сырой, все усиливавшийся, уже не ветер, должно быть, а ураган, зло и настойчиво бился в полотнища и той палатки, где лежало тело Джеймса. Если мне так холодно, твердила Мэджи, безуспешно кутаясь в одеяло, то как же холодно должно быть ему, одному и мертвому, оставленному в пустой и неуютной палатке, где перед тем была его плесень! И как странно, непонятно и горько, что человек, пока он жив, окружен заботой других людей. А когда человек делается мертвым, то все это как рукой отрезает, разве не горько и не страшно? Люди уже не интересуются им, может быть, только близкие и родные, да и то очень ненадолго, пока человека не похоронят, а потом они возвращаются к своим делам и обычным заботам…
Мэджи устало заснула, словно запутавшись в своих сложных рассуждениях. Ей показалось, что она вовсе и не спала, а лишь на минутку прикрыла глаза, и тотчас же ее опять заставил их открыть новый порыв ветра, от которого содрогнулась палатка.
Утренний свет пробивался сквозь отверстия и щели полотнищ, — не те яркие и острые лучики солнца, которые щекотали лицо и будили ее вчера, наполняя беспричинной радостью сердце, а серая бесформенная мгла, возникающая обычно перед рассветом, на тон неуловимой грани, которая отделяет уходящую уже ночь и не начавшийся еще день. Так подумала и Мэджи. Но, подняв голову и выглянув в пластмассовое окошечко в стене палатки, она убедилась, что это не рассвет, а хмурое утро под затянутым дождевыми облаками серым и безрадостным небом. И ветер все так же бился о палатку, метался между тучами и обеспокоенной землей, терзал ее яростными порывами, прижимал к ней покорную, безвольную траву, гнал по ней серые матовые полосы, уходившие к горизонту, как волны.
В окошечке Мэджи увидела и палатку Джеймса Марчи, стоявшую метрах в десяти от своей. Ее полог был открыт, в нем виднелось что-то белое и неподвижное, и Мэджи вздрогнула: нет, это был не дурной сон, затянувшийся на сутки! Джеймса и вправду нет!
И слезы вновь хлынули из ее глаз.
Она плохо сознавала и еще хуже помнила, как в ее палатке открылся полог, как Клайд сумрачно окликнул ее, сказав, что они уже выкопали могилу и будут сейчас хоронить Джеймса.
Мэджи машинально шла за ним и Фредом, несшими тело Джеймса, ежась от холодного ветра. Она видела, как они опустили тело в открытую могилу, постояли несколько минут в молчании, склонив головы, а затем быстрыми ударами лопаток закидали могилу землей. Потом Фред поднял свое ружье и трижды выстрелил вверх, отдавая последний привет Джеймсу Марчи.
На небольшом холмике у леса возник еще меньший, только что насыпанный. И это было все.
Потом они сидели у костра и тоже молчали. Мэджи уже не плакала, для этого у нее не оставалось сил.
Фред сказал, ни на кого не глядя:
— Нужно бы собрать вещи Джеймса. Они лежат в обеих палатках. И у тебя, Клайд, и в моей.
Клайд нехотя ответил:
— Не к спеху. Что изменится от этого?
Фред пожал плечами, и они снова замолчали. Протянув руку за спину, Фред вынул из заднего кармана брюк плоскую фляжку. Он отвинтил ее пробку, отпил глоток из фляжки и предложил Клайду:
— Возьми, брат. Хорошее виски всегда помогает.
Клайд отрицательно покачал головой: нет, он не хочет пить.
Фред опять недоуменно пожал плечами и отхлебнул еще больший глоток: ладно, мол, если тебе не нужно, то я не настаиваю, но меня это не касается. В конце концов, каждый может утешаться, как ему заблагорассудится. Не пряча еще фляжку, он обратился и к Мэджи:
— А тебе не хочется, Мэджи? Великолепное, знаешь, средство от всяких тяжелых мыслей! Что, не желаешь? Ну и… не надо! Какие-то вы оба засушенные, честное слово. Будто не понимаете, что тут ничего не поделаешь. Нет нашего Коротышки — и никуда от этого не денешься. Где это я такое слышал? А, вот оно… Какой-то оригинал велел написать на своей надгробной плите этакое обращение к прохожему: «Лежу здесь я — читаешь ты. Когда б лег ты — читал бы я». Здорово? Ей-богу, чертовски остроумно, ха-ха-ха! Вся разница в том, кто читает эту, как ее… эпи… эпитафию!
Клайд неодобрительно посмотрел на него:
— Ты, Фред, болтаешь черт знает что.
— Почему это я болтаю? — вдруг неожиданно обиделся тот. — Я просто не хочу, чтобы вы сидели как в воду опущенные. Думаете, мне не тяжело? Еще как! Только горькими мыслями да печальными словами делу не поможешь. — Он снова достал фляжку и отпил из нее солидный глоток виски, поморщившись при этом. — Вот потому я и пью, что так лучше. Понимаешь?
— Да понимаю, понимаю, — неохотно ответил Клайд, — только не стоит вообще пить сейчас, да еще и так много. Зачем?
— Зачем? — Фред возмущенно стукнул фляжкой по колену так, что из нее выплеснулось несколько капель жидкости. — Зачем? Да затем, что и тебе советую выпить. Я вот тоже сидел, как… как… — Он пощелкал пальцами, словно подыскивая сравнение. Но так и не нашел его. — Ну, все равно, зато теперь — ого! Не пить? Чепуха! Выпей, Клайд! И ты, Мэджи!
— Знаешь, Фред, тебе и так уже виски ударило в голову, — рассудительно сказал Клайд. — Ведь ты ничего еще не ел, не завтракал. Ну к чему это?
— Чепуха! — убежденно и полупьяно повторил Фред. — Я прекрасно себя чув… чув… чувствую. И я тебе даже скажу, что мы еще поставим вот такой богатый памятник Коротышке!
