Внезапность появления Стаффорда сработала на него. Женщина, прежде чем потянуться к пульту, бросила взгляд вверх — посмотреть, что происходит у нее над головой.
Ее рот приоткрылся, обнажив ряд ровных белых зубов; золотисто-каштановые волосы, откинутые с лица, открыли глаза — словно драгоценные камни на дне источника. Удивление появилось и застыло в них, когда крошечная точечка появилась между ними, а Стаффорд уже поворачивался к следующей мишени.
Мужчина еще пытался исправить положение. Он поднял карабин и нажал на курок, но в этот же момент луч лазера тонкой сияющей нитью обвил его шею. Мужчина упал вперед, прямо на ноги Вагенера.
Увидев фигуры, материализовавшиеся словно из воздуха, Генри Вагенер нисколько не удивился, глубоко вздохнул и снова закрыл глаза — галлюцинации продолжались, в конце концов завладев им окончательно.
Даже когда Стаффорд осторожно стащил с него шлем, а Фоден, его компаньон, освободил запястья, Вагенер все еще не был уверен, что все это происходит в действительности. Поначалу ему было трудно сориентироваться и следовать молчаливым знакам, но он делал все возможное. В его нынешнем плачевном положении наступили изменения — а любые перемены могли быть только к лучшему.
Когда его тащили вдоль главной магистрали — Фоден впереди, двигаясь спиной и направляя его голову, а Стаффорд подталкивал сзади, он подумал, что даже для специальной агентурной группы эта работа оказалась бы достаточно сложной. Ему просто очень повезло.
По мере продвижения росла уверенность в успешном завершении операции. Наконец, с забинтованной головой и прихрамывая, Вагенер пересек фойе и направился к ожидавшему их челноку. Когда он заговорил, в его голосе слышались прежние повелительные интонации.
— Прекрасно, Стаффорд. Внесите меня. Что нового в отделении?
В операторской Раквелл Канлайф сообщила:
— Я не смогла соединиться с Вагенером. Простите, Контролер, — с поддельным Вагенером. Я знаю, он у себя. Он ответил на телефонный звонок примерно две минуты назад, а теперь молчит.
Вагенер, все еще нетвердо держась на ногах, произнес:
— Я позаимствую у вас лазер, Стаффорд. Это я хочу сделать сам.
Он направился через приемную к своей собственной двери, заставляя себя идти прямо. Когда дверь откатилась в сторону, двойник был все еще на ногах, но видения гасиенды в окрестностях Сао-Симао быстро блекли.
— Слишком поздно, джентльмены, — проговорил он и упал плашмя на ковровую дорожку кабинета.
* * *
Гнев ударил в голову Марку Шеврону, кровавой пеленой затопив мысли и чувства. Это был последний и самый жестокий поворот в последовательности событий, которые начались для него, когда лазер Паулы вспорол его грудную клетку. Но теперь его ярость была направлена только на себя самого. Это повторилось снова, но на этот раз он сам был палачом.
Точеные, покрытые смертельной бледностью, словно алебастровые, плечи под его руками оказались теплыми. Анна не была мертва, вернее, еще не была мертва.
Шеврон перевернул ее. Ее лицо было маской страдания. Словно она беззвучно плакала, запертая в своем собственном мире, мире ужаса и боли: широко раскрытые, блуждающие глаза не видели его. Шеврон попытался пробиться к ней:
— Анна. Послушай меня. Приди в себя!
Он тряс ее, словно тряпичную куклу, потом приподнял ее голову и приблизил вплотную к своему лицу. Вкладывая в слова всю силу чувств и страстность, накопившиеся в нем, Шеврон заговорил:
— Послушай. Это не ты. С тобой ничего не должно случиться. Они добавили какой-то вирус в эту прививку. Ты неправильно оцениваешь ситуацию. Ты можешь справиться с этим. Невозможно, чтобы какой-то грамм химической ерунды справился с тобой. Ты должна знать какие-нибудь технические приемы, чтобы справиться с этим.
Казалось, она слушала, но Шеврон не был уверен, что до нее доходил смысл сказанного. Он уронил ее голову обратно на подушку и поднял руку, намереваясь дать ей пощечину, помня о шоковом лечении истерии.
Внезапно ее глаза приобрели осмысленное выражение. Она обрела личность и прекращено сознавала, что имеет совсем неподходящий вид для приема гостей. Происшедшие события не прошли для нее даром, теперь она была личностью, имеющей свою собственную точку зрения, отстаивание которой может быть более важным делом, чем любая миссия или вендетта.
Руки Шеврона опустились на подушку, обхватив ее голову. Это было мгновенным порывом, где личные привязанности были главными. Вопреки жизненному опыту, вопреки «промыванию мозгов» какой бы то ни было системой. И вам следует исходить только из этого и строить от этого камня. Если какие-либо другие обязательства мешают этому — они должны быть отброшены. Поэтому он мог находиться рядом с ней и смотреть на нее столько, сколько возможно.
Анна уже почти пришла в себя и проговорила:
— Нет, Марк. Я понимаю. Делай то, что ты должен сделать. Сейчас я буду в полном порядке.
После долгих скитаний Шеврон наконец решил, что он достиг своей Итаки. Наклонив голову, он слегка коснулся ее приоткрытых губ своими губами. Они были мягкими, прохладными и слегка солеными. Очень медленно ее руки приподнялись и коснулись его затылка. Раскрытые пальцы ее зарылись в его волосы.
Это было полное забвение, панацея от всех бед. В старинной мудрости, гласившей, что Эрос — это жизнь, был смысл. Когда у тебя появляется камень, ты обязан в конце концов заложить фундамент и построить дом. Вместе с Шопенгауэром он вдруг понял, что жизнь можно осмыслить, оглянувшись лишь назад, но прожита она может быть только вперед. Это был их собственный мир, и если бы Шеврон знал, как его сберечь, все остальное для него уже не имело бы значения — вся двусмысленность его положения и перенесенные невзгоды.
Он коснулся губами ее подбородка, затем двинулся вдоль плавного изгиба ее шеи к теплой впадине между грудей, остановился, коснувшись распятия, и сказал, будто сам верил в то, что это могло быть правдой:
— Запомни, где я остановился. Мне необходимо поговорить с Орманом. Не уходи. Я скоро вернусь.
Прежде чем она смогла что-нибудь ответить, Шеврон отпрянул от нее и оказался уже на расстоянии двух метров.
— Тебе нужно размяться. Прогуляйся, поболтай о том, о сем с местным населением. Я думаю, что это был быстродействующий ингредиент и самое плохое уже позади.
Уже у самого люка он вдруг сказал:
— Будь осторожна. Я люблю тебя.
Эта старинная формула прозвучала странно для его собственных ушей, но Шеврон воспользовался ей без раздумий, как парфянин своей стрелой.
Он услышал, как Анна шевельнулась и заговорила:
