Сит задохнулся и закрыл глаза. Подумать только, ее больше нет. Нет ее больше — такой. Подумать только. Как будто об этом можно думать. Это если женщина вспоминает мужчину, она «помнит его ум, его тело и душу его ума. Но когда мужчина вспоминает женщину, он вспоминает и тело ее, и ум, и душу ее ума, и душу ее тела… Ох, не то, все не то! Только душу ее тела вспоминает он, если это была такая женщина, как Корели. Разве это память мысли?
Сит приоткрыл глаза, глотнул, собираясь с силами, чтобы снова пойти вперед. Странно, как ему не приходило в голову, что от Корели еще что-то осталось и это «что-то», запаянное в капсулу чужого тела, живет, и двигается, и скорее всего думает сейчас о нем. Малюсенькое такое «что-то». Ах, черт, что же ты сделала, Корели, как же ты убила душу своего тела! Он подумал еще раз, что малюсенькое «что-то» думает сейчас о нем, и часть прежней уверенности вернулась к нему. Не разлюбила ведь, миленькая моя. Устала, не выдержала, а ведь любит. Решила спасать душу своего ума. Ты еще пожалеешь, миленькая моя.
Он перестал думать об этом, малюсеньком, и вошел в центр уже совсем прежним.
К нему подошла девочка и села рядом, положив локти на мокрую стойку. Сит скосил глаза и начал думать, поздороваться ему с ней или это излишне, и еще он понял, что не случайно забрел в этот тихий замызганный бар, а выбрал его потому, что здесь принято разговаривать с посетителями. Он был здесь не впервые, но до сих пор хозяин не высылал к нему никого. Было видно, что ему этого не надо. А сейчас вот подошла, совсем глупый ребенок, и округлые локотки под узеньким рукавом, намокшим снизу.
— Один? — спросила девочка и носком туфли пошевелила теплую куртку Сита, валявшуюся на полу.
— Один, — медленно ответил Сит.
— Совсем? — переспросила она.
— Совсем, — сказал Сит, с трудом отлепляя губы от края стакана.
— Ка-кой! — протянула девочка. — А почему ты один?
Сит вдруг подумал, что бывают такие минуты, когда ты совершенно беззащитен и кто угодно может влезть в тебя и вытянуть самое сокровенное, и ты сопротивляться не сможешь. Он совершенно точно знал это о себе и подозревал, что и у других так бывает.
— У меня ушла жена.
Девочка положила подбородок на руки и стала смотреть на него широко раскрывшимися глазами.
— Совсем? Сит кивнул.
— Стала… другой? — спросила девочка почти шепотом. Сит снова кивнул.
— А это очень больно?
— Да, — сказал Сит, хотя ему и в голову не приходило, как же это на самом деле люди становятся неузнаваемыми. — Да. Это… Это так, словно с тебя сдирают кожу. И по голому мясу красят другой краской, чтобы непохоже было. А волосы наматывают…
— Ой, не надо, пожалуйста, не надо, а то я убегу, а хозяин…
Ну да, она расплачется и убежит, а хозяин ее выгонит. И всем будет хуже. Вот что ты натворила, Корели.
Девочка подняла куртку, встряхнула ее и положила Ситу на колени. Он машинально следил за ее движениями, безотчетно думая о том, что ни в чем она не напоминает ему Корели. Хотя, если уж меняться, то именно так, до неправдоподобия, до парадокса; и ведь она еще любит его, ну конечно же, любит, и знает, что ему худо, хуже некуда, и ее неминуемо потянет узнать, что с ним и кто с ним, и, уповая на свою неузнанность, она пойдет навстречу ему…
И уже не существовало ничего, абсолютно ничего на всем свете, кроме этого огромного и жалкого: «а если?..» Сит тихонько наклонился и осторожно, чтоб не напугать, чтоб не убежала, спросил:
— Ты бывала на самом севере?
— Ага, — сказала девочка, — совсем недавно.
— Там белые птицы.
— Да, мы видели.
— И снег.
— Да, глубокий, вот досюда.
— И звезды, такие яркие…
— Да, большие, — сказала она.
— А ты помнишь, какие именно?
Она покрутила головой, отыскивая то, с чем можно было бы сравнить звезды; ничего не нашла.
— Вот такие, — сказала она, отмеряя половину мизинца и показывая ему. Вот.
— Они были такие яркие, что отражались в снегу, — горько сказал он.
— Наверное, — доверчиво согласилась она.
К середине этой ночи от него не осталось уже ничего прежнего. Отрезвевший и опустошенный, он брел по бесконечным улицам окраин, отыскивая последние ночные бары. Если ему попадалась отпертая дверь, он входил и, торопливо озираясь, находил ту, которая меньше всего походила на прежнюю Корели. Тогда он подзывал ее и говорил ей: «Холодно». И она отвечала: «Да, на улице холодно, но мы закрываем». Мучаясь раз от раза все больше, он говорил; «Холодно, как на севере, ты бывала на севере?» Она что-нибудь отвечала, но он продолжал: «Там белые птицы, и снег, и звезды». Она снова отвечала ему что-нибудь, все равно что, и он, не в силах уйти, не задав этого вопроса, спрашивал:
«А ты помнишь, какие это были звезды?..» А потом приходилось вставать и уходить, и он снова брел по затворенным от него улицам ночных окраин, и путь его был бесконечен.
Илья Варшавский
ЛАВКА СНОВИДЕНИЙ
Если вы когда-нибудь бывали на Венере, то вам, может быть, удалось заглянуть в лавку У-И. Я говорю «может быть», потому что эта лавка не занесена в справочники для туристов. Так что, если вам придет в голову, воспользовавшись минутной передышкой в скоропалительной речи гида из Всемирного бюро путешествий, задать ему вопрос о Лавке Сновидений, то в ответ он недоуменно пожмет плечами.
И все же эта лавка существует. Больше того: было время, когда вокруг покосившегося маленького домика, напоминающего избушку на курьих ножках, велись ожесточенные дебаты во многих комиссиях КОСМОЮНЕСКО. Да и не только там. Однажды вопрос о деятельности Комитета по освоению природных богатств солнечной системы был поставлен на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи ООН именно в связи с лавкой У-И. Однако, по рекомендации большинства делегаций, этот тонкий и деликатный вопрос передали на дополнительную проработку в одну из комиссий, где он, по-видимому, пребывает до сих пор.
Так что, если вы когда-нибудь и бывали на Венере, то это вовсе не означает, что вы знакомы с У-И и с его лавкой. Это могло случиться только если вам посчастливилось в развалинах Старого Города повстречать Ю-А и если в это время у вас в руках была книжка с картинками.
Если же вы вообще так и не удосужились слетать на Планету Чудес, как ее именуют в проспектах, то история, которую я собираюсь вам поведать, нуждается в предварительных пояснениях.
К тому времени, к которому относится наше повествование, население Земли уже было в неоплатном долгу перед венерианами. Этот маленький деликатный народец не проявлял никакого интереса к несметным богатствам, которыми обладал.
