Звук "с" будет точкой, из которой исходит сияние. Звук "з" будет выглядеть как луч, встретивший на пути преграду и преломленный: это "зигзица" - молния, это зеркало, это зрачок, это зрение - все отраженное и преломленное в какой-то среде. Звук "п" будет разлетающимся объемом порох, пух, пар; он будет "парить" в пространстве, как парашют.
Эти звуковые волны, струясь и переливаясь друг в друга, сделают видимой ту картину мироздания, которая открылась перед незамутненным детским взором человека, впервые дававшего миру звучные имена. Тогда человек был пуст, как звук "ч", как череп, как чаша. В темной черноте этого звука уже рождается свет "с", уже луч преломляется в зрение, как звук "з".
Распластанный на поверхности земли и приплюснутый К ней силой тяготения, четвероногий распрямился и стал "прямостоящее двуногое" - "его назвали через люд", ибо "л" - сила, уменьшенная площадью приложения, благодаря расплыванию веса на поверхности. Так, побеждая вес, человек сотворил и звук "л" - модель победы над весом.
Ныне звуки в языке выглядят как "стершиеся пятаки", их первоначальное пространственно-временное значение, интуитивно воспринятое в детстве человечеством, забыто. О нем должны напомнить поэты. Но древние слова, как древние монеты, хранят в начале слова звук - ключ к их пониманию.
Так, в начале слова "время" стоит звук "в", означающий движение массы вокруг центра. Этим же знаком обозначен "вес" - нечто прикованное к своей орбите, но стремящееся разбежаться и улететь. В результате получается "вращение". Вес, время, вращение - вот модель попытки вырваться за пределы тяготения. В результате получается движение планет по кругу, по орбите вокруг центра тяготения.
В противоположность этому стремлению вырваться за пределы тяготения есть центростремительная сила вселенной, выраженная в структуре звука "б". Это тяжкое бремя веса. Чем больше сила тяжести, тем медленнее течет время (это предположение Хлебникова подтвердилось в общей теории относительности, которую Хлебников справедливо назвал - "вера 4-х измерений". Итак, в момент слияния чувств мы увидим, что время и пространство не есть нечто разрозненное. Невидимое станет видимым, а немое пространство станет слышимым. Тогда и камни заговорят, зажурчат, как река времени, их образовавшая:
Времыши-камыши
На озера бреге,
Где каменья временем,
Где время каменьем.
Пространственно осязаем звук в "Слове об Эль":
Когда судов широкий вес
Был пролит на груди,
Мы говорили: видишь, лямка
На шее бурлака...
Когда зимой снега хранили
Шаги ночные зверолова,
Мы говорили - это лыжи...
Он одинок, он выскочка зверей,
Его хребет стоит как тополь,
А не лежит хребтом зверей,
Прямостоячее двуногое
Тебя назвали через люд.
Где лужей пролилися пальцы,
Мы говорили - то ладонь...
Эль - путь точки с высоты,
Остановленный широкой
Плоскостью...
Если шириною площади остановлена точка приложения, - это Эль.
Сила движения, уменьшенная
Площадью приложения, - это Эль.
Таков силовой прибор,
Площадью
Скрытый за Эль.
"Формула-образ" - иного определения и не придумаешь для последних строк этого стиха. Может ли формула быть поэзией? Конечно, только поэт может увидеть в этой формуле "судов тяжелый вес", пролитый на груди, лямку на шее бурлака; лыжи, как бы действительно расплескавшие вес человеческого тела на поверхности сугроба; и человеческую ладонь; и переход зверя к человеческому вертикальному хождению, действительно ставшему первой победой человека над силами тяготения, - победой, которая сравнима только с выходом человека в космос в XX веке. Пожалуй, даже большей. Ведь не было для этого каких-то технических приспособлений.
Рядом со "звездным языком" и "Словом об Эль" стоит в поэзии Хлебникова гораздо более известное, но, пожалуй, гораздо менее понятое непосредственным читателем Стихотворение "Бобэоби":
Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило лицо.
В отличие от "звездной азбуки" и от "Слова об Эль" это стихотворение строится не просто на пространственной структуре звука, но и на тех ассоциативных ощущениях, которые вполне закономерно могут возникнуть у большинства читающих. Произнося слово "бобэоби", человек трижды делает движение губами, напоминающими поцелуй и лепет младенца. Вполне естественно, что об этом слове говорится: "пелись губы". Слово "лиэээй" само рождает ассоциацию со словом "лилейный", "гзи-гзи-гзэо" - изящный звон ювелирной цепи.
Живопись - искусство пространства. Звук воспринимается слухом как музыка и считается искусством временным. Поэт осуществляет здесь свою давнюю задачу:
"связать пространство и время", звуками написать портрет. Вот почему две последние строки - ключ ко всему стихотворению в целом: "Так на холсте каких-то соответствий вне протяжения жило лицо".
"Протяжение" - важнейшее свойство самого пространства. Протяженное, зримое, видимое... Хлебников создает портрет непротяженного, незримого, невидимого. Портрет "Бобэоби", сотканный из детского лепета и звукоподражаний, создает незримое звуковое поле, воссоздающее женский образ.
Этот портрет "пелся": пелся облик, пелись губы, пелась цепь. Поэтическое слово всегда существовало на грани между музыкой и живописью. В стихотворении "Бобэоби" тонкость этой грани уже на уровне микромира. Трудно представить себе большее сближение между музыкой и живописью, между временем и пространством.
Соединить пространство и время значило также добиться от звука цветовой и световой изобразительности. Он искал те незримые области перехода звука в цвет, "где голубизна василька сольется с кукованием кукушки".
Для Скрябина, для Римского-Корсакова, для Артюра Рембо каждый звук тоже был связан с определенным цветом. Обладал таким цветовым слухом и Велимир Хлебников. Он считал, что звук "м" - темно-синий, "з" - золотой, "в" - зеленый.
ЗВУКОПИСЬ
Вао-вэя - зелень дерева
Нижеоты - темный ствол,
Мам-эами - это небо,
Пучь и чапи - черный грач...
Лели-лили - снег черемух,
Заслоняющих винтовку...
Мивеаа - небеса.
Реакция окружающих на эти слова в драме "Зангези" вполне определенна:
Будет! Будет! Довольно!
Соленым огурцом в Зангези!..
Но мы прислушаемся к словам поэта. Несомненно, что звуковые ассоциации Хлебникова, связанные с окраской звука, так же субъективны, как ассоциации, скажем, Рембо, но есть здесь и нечто объективное.
В 1967 году я сравнил цветовые ассоциации Хлебникова с некоторыми данными о цветофонетических ассоциациях школьников, приведенными в статье Г. Н. Ивановой-Лукьяновой (Иванова-Лукьянова Г. Н. О восприятии звуков. - В кн.: "Развитие фонетики современного русского яэыка". Л., 1966).
