Сами собой сложились пальцы в охранный знак, призванный отогнать всякой зло — старый жест, как заклинание, усвоенный с далекого босоногого детства, рефлекс.
Перебирали тонкие пальцы четки, перенизывали жемчужины, одну за другой. Девять теплых, золотистых, десятая — черная. Никак не могли успокоиться руки.
Бился огонь в зеве камина. Гудел, рвался вверх, словно стремился взлететь.
Следом первой грозе упал серым покрывалом на Амалгиру сезон дождей. Надежно укрыл город от зноя и сияния. Потерялись в туманной дымке острова. Съел туман и город и море.
Только вода текла по окнам и стенам. Стремилась к морю, к извечному своему ложу, откуда вырвана была жаром и светом.
Тонули звуки шагов в мохнатых, толстых коврах.
Покой! Покой, в котором нет успокоенья, лишь томление! В котором, как хищник в клетке — с единой мечтою — разорвать путы, разметать преграды!
И только поблескивают кинжальным ударом, стальным сиянием вдохновенно — серые глаза. Да усмешка на губах — усталая, ироничная. Привычная уже усмешка человека, всему знающего цену.
Подойдя к окну, откинуть плотную ткань портьер, щедро расшитых золотом. Всматриваться в непроглядную ночную темень жадным взглядом.
Прятала ли когда беломраморное сияние под скромный плащ ночной черноты Амалгира? А сейчас стыдливо таились улочки в темноте. Таяли звуки далеких шагов в шуме падающих капель.
Казалось — стоит дом в безлюдной пустыне, в дальней дали от людского жилья, что ни города, ни домов не существует на целые мили в округе. Только в свете единственного мутновато — желтого фонаря было видно, как барабанят капли по лужам, растекшимся поверх выщербленных гранитных плит, да как волнуются под дождем листья, трепеща от холода и влаги.
Холодом была полна Амалгира. Холодом, волглою пеленой, сыростью, туманом. Холодно было на душе.
Отойдя от окна приблизиться к огню, смотреть в золотисто — малиновое трепещущее нутро пламени, не щурясь. Впитывать порами кожи обжигающее тепло, не смея отпрянуть.
Но не грел души и огонь. Только отведя взгляд отвернуться, ища себе места. Минуту б покоя. Мгновение безтревожья.
Только как унять собственный страх?
Рыскали по Галактике голодной стаей корабли его Гильдии. Нападали. Разоряли, сжигали. Нападали нежданно. Уходили так же быстро и словно бы в никуда.
Кому б можно было сказать о том, что поперек желаний своих, воли своей шел…. Что вела Судьба. Шальная, не ведающая ни добра, ни зла, его госпожа. Что жгла ему душу и замораживала дыханием с ледяных пустошей.
Да кому объяснить то, не рискуя прослыть сумасшедшим? Да и стоит ли говорить? Не есть ли ересь, ощущение, живущее в душе? И как жжет надежда вперемешку со страхом. Нет, не устоять на месте. Не усидеть.
Но и в метаниях не найти себе успокоения. Словно маятник чувства. Раздирают душу замыслы и предчувствия.
Только обхватить голову руками, моля Судьбу не лишать разума. Ни самообладания, ни хотя бы видимости спокойствия не лишать. Ох, как хотелось то смеяться, то плакать. Как хотелось бежать — от себя самого сбежать!
Только разве ж скроешься — от себя?
Прислонившись спиною к стене, унимать взбудораженное дыхание. Как тихо и покойно было в стенах Файми! Там, в объятиях ледяной воды, моля и проклиная, не знал он такого накала чувств. Не рвалась душа, словно разрезанная напополам!
В тишине и тьме можно было весь мир посчитать пригрезившимся в бреду. Здесь же — как посчитаешь?
Прикрыв лицо руками пытаться овладеть собой. Пытаться — да. Но овладеть?
— Не спишь, Дагги? — тих голос, умиротворяет тон. Нагоняет сонную неживую одурь.
Открыв глаза посмотреть на невесть откуда взявшегося мальчишку. Мягок взгляд изумрудных глаз, опушенных стрелами ресниц цвета антрацита. Бледен тон кожи, нет не снег, но молоко.
— Не спишь, Рэй?
— Я ночами не сплю. Забыл?
Забыл. Все забыл. Только удивленно смотреть на неровную походку, отмечая, что нет уже ни запредельной слабости в движениях, ни обреченности в глазах.
Легла тонкая ладонь на лоб, унимая жар, успокаивая скачку мыслей. Встретились взгляды. Показалось — качнулся мир. Словно опору вышибли из-под ног.
… Пели птицы в высоком небе, сияло небо. Улыбался мир свежестью раннего утра. Холодило кожу дуновением взлетающей к зениту росы. Клонились к лицу травы, щекотали шею….
Лишь мгновение соприкасались видение с реальностью, но отступила тревога. Словно щедрой рукою плеснули воды в жадно лижущее дерево пламя.
Легка улыбка на губах Рейнара, в зеленых глазах играют бесенята.
— Легче, Дагги?
Нет сил сердиться. Нет желания спорить или ругать. Только кивнуть, не отвечая словами. Как не легче? Легче. Но это лишь миг.
— Бросил бы ты свои штучки, Рэй. Не нравится мне, когда вот так….
— Воли лишиться боишься? Не бойся, не украду.
Улыбается, но взгляд спрятал, отвернулся, неровной походкой приблизившись к креслу, отпустился в него, подобрав колени к груди.
И что сказать в ответ? Словно иссякли и слова и мысли. Пуст разум, разве не звенит эта пустота.
— Ты как Хэлдар. Тот тоже боится моих глаз. Говорит, я его волю краду. Глупый….. Было б что красть. Вот и ты, как он, Дагги. Боишься, а чего? Сам не знаешь….
Повисла тишина сизым дымом.
— Знаю, Рэй. Видел, что твоя бабка с людьми выделывала.
— Я не бабка.
И снова на губах улыбка — эта нежная, несмелая улыбка. Очаровывает чертенок, отнимает и злость и раздражение, гасит их обаянием своим, этим мягким вкрадчивым голосом. Словно качает на ладонях океан, словно волны шепчут свои напевы.
Распахнулись глаза внезапно. Уперся изумрудный взгляд в лицо. Словно поставили подножку. Едва устоял на ногах.
— Прекрати, Рэй, — и раздражено и несмело.
Вздохнул Рейнар, спрятал взгляд за ресницами. Казалось — рассматривает пол, рисунок редкого по красоте, наборного паркета. Только трудно было поверить в эту безмятежную внимательность. Грезилось, мнилось — приготовил мальчишка какой-то сюрприз, только открывать не спешит.
Опустился в кресло напротив Да-Деган. Рассматривал Рэя, словно впервые видел. И эту бледность, и утонченность черт, и густую тень от длинных ресниц, любовался водопадом черных густых волос, свободно падавших на плечи.
Если б не бунт! Если б не пытки! Вроде и близнецы с Илантом, а поставить рядом никак нельзя. Не ровня друг другу. Разные! Совершенно разные! Одному — здоровье и физическую силу. Другому — боли под края и умение, как куклами управлять людьми. Каждому свое определила судьба.
Если б мог — заставил бы Рэя забыть диковинное это свое умение. Только не мог.
