– D’accord? – спросила она.
– Полотенце? – позволил себе пискнуть я.
– Возьми вон то, голубое. А потом, когда вытрешься, повесь его сушиться на веревку, а то заплесневеет от сырости. D’accord?
Я улыбнулся, не только подтверждая, что все понял, но и от внезапно пришедшей в голову идеи повеситься самому на той же бельевой веревке, вырвавшись тем самым из этого учебного лагеря для новобранцев, где командовала французская мама.
Душ успокоил нервы, и я чувствовал себя в ладах с окружающим миром, когда появился в саду спустя четверть часа.
– А! – раздался громкий коллективный возглас радости, словно я был гостем, который принес единственную бутылку.
– Это Пол, – объявила Бриджит в свойственной французам манере произносить мое имя так, будто я имел отношение к лидеру «красных кхмеров»[27].
– Bonsoir[28], – произнес я.
За столом восседали мама, брат и племянник Флоранс, сама Флоранс и пожилая пара; старик со старушкой широко улыбались и приветствовали меня, подняв огромные бокалы с «Перно»[29].
Мне представили гостей как Анри и Жинетт, давних хозяев соседней фермы. Я предположил, что они муж и жена, но выглядели они такими одинаковыми, что вполне могли оказаться и братом с сестрой. А спросить, как мне показалось, было невежливо. У них были беззаботные лица состарившихся детей, а шишковатые руки хранили следы грязной и неблагодарной работы, какой на семейной ферме невпроворот. Мне стало любопытно, не составят ли они мне компанию в завтрашнем мероприятии по рытью выгребной ямы.
– Что будешь пить? – спросил Мишель.
Анри и Жинетт дружно воскликнули: «Eh oui!»[30]. Алкогольные пристрастия иностранца вдруг стали самой волнующей темой по эту сторону Ла-Манша.
Я затруднялся с выбором, поскольку названия на этикетках половины бутылок ни о чем мне не говорили. Что это за «Suze» и «Banyuls»?[31] Я решил рискнуть – в конце концов, надо же ассимилироваться.
– Попробую «Сюз».
Такого бурного смеха не вызывал ни один анекдот из тех, что я рассказал за этот год. Даже маленький Симон присоединился к всеобщему веселью.
– Это напиток для женщин, – сказала мне Флоранс по-английски.
– «Бон-юул»? – предпринял я новую попытку, и снова раздался хохот, на этот раз вызванный моим произношением.
– «Бань-юль-сс», – поправил меня Мишель и налил мне полпинты того, что на вкус оказалось крепленым вином наподобие портвейна.
Как бы то ни было, этот выбор, казалось, удовлетворил всех, и, когда я произнес тост, пожелав присутствующим доброго здоровья, они дружно подняли бокалы. Мы чокнулись, твердо глядя друг другу в глаза, как положено. Во Франции этот зрительный контакт чрезвычайно важен. Говорят, что, если им пренебречь, сексуальная жизнь в последующие десять лет будет невыносимой. Даже Анри с Жинетт обменялись взглядами, из чего можно было сделать вывод, что у них есть еще порох в пороховницах.
На столе красовались закуски, обычно подаваемые к аперитиву: оливки, пшеничная фигурная соломка, чипсы, орешки, тарелка с редисом, который нужно было сдабривать кусочком сливочного масла. Я быстро заморил червячка. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я закинул в себя тот последний килограмм клубники.
Соседи по столу с благостным равнодушием улыбались мне, пока Бриджит объясняла, что мы с Флоранс собираемся открыть в Париже английскую чайную. У меня сложилось впечатление, что с таким же успехом она могла сказать, что речь идет о массажном салоне на Юпитере. Париж? Английская? Чайная?
– Parisiens в самом деле любят английский чай? – спросил старик Анри. Слово «парижане» он почему-то произнес как «паризьянг».
– Надеемся, что да, – сказал я и спровоцировал еще один взрыв смеха. Судя по всему, здесь, в провинции, остро ощущался дефицит анекдотов.
– У нас тут иногда бывают паризьянг, – сказала Жинетт, словно речь шла о диарее.
– Они арендуют дом старой Ивонны, – прибавил Анри, возбуждая дискуссию о том, от чего все-таки умерла старая Ивонна (от рака, инфаркта или от своего самогона?), кто из ее сыновей ныне владеет домом, кто его все-таки выстроил, когда в последний раз ремонтировали крышу и кого нанимали, где покупали шифер, как счищать мох с кровли (тут Бриджит многозначительно посмотрела на меня).
Анри завершил дебаты, сказав:
– Они жалуются, что здесь нет этой моечной штуки. Как вы их называете?
– Lave-vaisselles, – ответила Бриджит. – Посудомоечные машины.
– Oui. Паризьянг жить не могут без этих lave-vaisselles.
– И мы совсем недавно купили, – сказала Жинетт, но не назло Анри, а просто констатируя факт.
– Да, но мы здесь живем, – заметил Анри.
– Ah, oui![32] – Все согласились с этим его умозаключением и продолжили беседу, обмениваясь новостями о дальних родственниках, которые умерли или переехали жить в город, рассуждая о спиленных деревьях, об установленных септиках, о том, какие овощи пострадали в этом году от вредителей, когда за последние двадцать лет было особенно много слизней, и о том, не добавляла ли старая Ивонна слизней в свой самогон.
Я сидел, ощущая полное умиротворение, и вглядывался в открытые и добродушные лица французов, вслушиваясь в милый неторопливый разговор и млея от сознания того, что нахожусь так далеко от дома, но ощущаю себя своим в этой маленькой общине.
Мир становился оранжевым, а потом и розовым, по мере того как заходило солнце, а алкоголь подкрадывался все ближе к зрачкам. К восьми часам я не только насытился, но еще и набрался порядочно.
– За стол, – объявила Бриджит. Что, время ужина? Все, чего мне хотелось, так это немного отдохнуть, прежде чем начнется похмелье.
Анри и Жинетт отправились домой – судя по всему, их приглашали на аперитив, но не на ужин. Остальные потянулись в дом, где, неудобно усевшись за столом, принялись поглощать внушительные порции жареной свинины, зеленой фасоли, кабачков, салата, сыра, свежей клубники и вишневого клафути, запивая все это дешевым красным вином в таких количествах, какого хватило бы, чтобы свалить с ног целую команду по регби.
В десять часов за окном уже было темно хоть глаз выколи, и, казалось, осталось выбрать лишь одно из двух – зависнуть овощем перед телевизором или отправиться в постель. Но я точно знал, какой вариант для меня предпочтительнее.
– Я помою посуду, – сказала Бриджит. И тут же все испортила, прибавив: – Анри и Жинетт ждут тебя, Пол.
– Они ждут меня? Для чего? – О нет, подумал я, только не это: «Ты не будешь спать с моей дочерью под крышей моего дома, пока не женишься». Однажды я уже сталкивался с подобной проблемой, когда соблазнял дочь священника, но то было в Данди[33], а теперь-то я во Франции.
– Их поле, – сказала Бриджит.
– Их поле? – Мне что же, спать на улице?
– Пошли. – Флоранс стащила меня со стула. У меня было такое ощущение, будто в течение нескольких последних часов мой вес утроился, хотя я с радостью отметил, что обильная еда, похоже, всосала в себя почти весь алкоголь.
Флоранс вывела меня в непроглядную темень и увлекла по тропинке в сторону видневшегося вдали силуэта соседней фермы.
Если не считать мотыльков, порхающих в луче фонарика Флоранс, мы были единственными движущимися существами во всей вселенной. В такой тьме я еще никогда не оказывался. Даже свет в окне дома Анри и Жинетт казался далекой звездой.
Кончиками пальцев касаясь голого плеча Флоранс, я вдруг вспомнил, что прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как мы в последний раз были в постели в ее квартире неподалеку от кладбища Пер-Лашез, – а целые сутки воздержания были для нас абсолютным рекордом на тот момент.
– Почему бы нам не сделать короткую остановку? – предложил я, изо всех сил стараясь скрыть просительные ноты в своем голосе. – Никто нас не увидит.
– Non, imbecile,[34] – заявила Флоранс. – Они нас ждут. Идем.
Она прибавила шагу, и мне пришлось энергично двигать опухшими нижними конечностями, чтобы не отставать.
Стоило нам толкнуть ворота и войти во двор дома Анри, как старикан тут же выскочил на улицу. Он включил нечто вроде противотуманной фары, и темноту прорезал длинный прямой луч белого света.
– Вы хорошо поели? – спросил он.
– Да, – сказал я. – Et vous?[35]
– Très bien![36] Он был хорош, мой боров?
Анри объяснил, что за ужином нас угощали мясом его любимца. Борова звали Жермен, и, судя по всему, он был другом семьи, пока в прошлом году Анри не заколол его и не подвесил в палисаднике истекать кровью.
Анри увлек нас по тропинке в темноту и безмолвие. Ночная прогулка бодрила и, судя по тому, что ощущали мои голые ноги, была праздником для местных комаров. Я по-прежнему не мог понять, что мы здесь делаем.
