— Мне пришлось держать свою таблетку во рту довольно долго, — сказала Патти, — и она начала таять, когда я улучила момент и выплюнула ее. — Она взглянула на Дайну. — По-моему, Элен пришлось все-таки проглотить свою. Я думаю, поэтому она и двигалась так медленно.
Дайна кивнула. Она смотрела на Стю с явной теплотой, от которой Фрэнни стало не по себе.
— Но у нас ничего бы не вышло, если бы ты вовремя не поумнел, красавец.
— Похоже, я поумнел с большим опозданием, — возразил Стю. — В следующий раз постараюсь соображать быстрее. — Он встал, подошел к окну и выглянул наружу. — Знаете, меня это здорово пугает, — сказал он. — То, как мы все умнеем.
Симпатия, с которой Дайна проводила его взглядом, совсем не понравилась Фрэн. Она не имела права так смотреть после того, через что она прошла. «И она намного красивее меня, несмотря ни на что, — подумала Фрэн. — И потом, она вряд ли беременна».
— В этом мире приходится умнеть, красавец, — сказала Дайна. — Или поумнеешь, или помрешь.
Стю повернулся, посмотрел на нее так, словно увидел впервые, и Фрэн ощутила жестокий приступ ревности. «Я слишком долго ждала, — подумала она. — О Господи, я опоздала, я слишком долго ждала».
Она случайно взглянула на Гарольда и увидела, что тот улыбается тайком, прижимая ладонь ко рту, чтобы никто не заметил. Это была улыбка облегчения. Неожиданно она почувствовала дикое желание встать, небрежно подойти к Гарольду и выцарапать ему глаза.
«Никогда, Гарольд! — крикнула бы она, делая это. — Никогда!»
Никогда?
Из дневника Фрэн Голдсмит
19 июля, 1990
О Господи. Случилось самое худшее. Когда это случается в книжках, то по крайней мере хоть кончается, то есть что-то меняется, но в реальной жизни этому, кажется, просто нет конца, как в мыльной опере, где все растянуто до беспредельности. Может быть, мне надо самой что-то предпринять, рискнуть прояснить ситуацию, но я так боюсь, что у них что-то произойдет, и… Нельзя заканчивать предложение словом «и», но я боюсь написать то, что может оказаться за этим союзом.
Дневник, мой родной, давай же я расскажу тебе все, хотя писать про это — не большое удовольствие. Мне противно даже думать об этом.
Глен и Стю отправились в город (Джирард, штат Огайо) ближе к вечеру поискать какой-нибудь еды, если повезет — консервов или сухих и мороженых концентратов. Их легко нести, а некоторые довольно вкусные, хотя для меня лично у всей подобной снеди один и тот же вкус — индюшачьих потрохов. А вы когда-нибудь пользовались сушеными индюшачьими потрохами в качестве основной точки отсчета для сравнений? Ладно-ладно, дневничок, кой о чем всегда молчок — ха-ха.
Они спросили Гарольда и меня, не хотим ли мы тоже съездить, но я сказала, что если они могут обойтись без меня, то на сегодня с меня хватит гонок на мотоциклах; Гарольд тоже сказал «нет» — он лучше наберет воды и вскипятит ее. Наверное, он уже тогда вынашивал свои планы. Жаль, что приходится выставлять его таким интриганом, но что же делать, если он такой и есть.
[Примечание. Нам всем жутко надоела кипяченая вода — она противная на вкус, и в ней НАПРОЧЬ ОТСУТСТВУЕТ кислород, но Марк с Гленом в один голос твердят, что фабрики, заводы и т. п. еще не так давно перестали работать, чтобы реки и ручьи успели очиститься, особенно на промышленном северо-востоке и в так называемом грязевом поясе, так что мы на всякий случай всегда кипятим воду. Мы все надеемся, что рано или поздно отыщем большой запас минеральной воды в бутылках, и, как говорит Гарольд, давно должны были отыскать, если бы только большая часть этих запасов каким-то таинственным образом не исчезла. Стю думает, что множество людей решили, что они заразились водой из-под крана, и поэтому пили перед смертью только минералку.]
Итак, Марк и Перион куда-то отошли — наверное, собирали дикие ягоды, чтобы скрасить наше меню, а может, занимались чем-то другим — они этого совершенно не скрывают, и черт с ними, вот что я вам скажу. Я же сначала собирала хворост для костра, а собрав, стала ждать Гарольда с водой, и… довольно скоро он вернулся с полным чайником (впрочем, этого времени ему хватило, чтобы умыться и вымыть голову). Он повесил его на… как-там-это-называется, что ставят над костром, а потом подошел ко мне и присел рядом.
Мы сидели на бревне, болтая о том о сем, когда он вдруг облапил меня и попытался поцеловать. Я сказала «попытался», но на самом деле это ему удалось, по крайней мере сначала, потому что я просто опешила. Потом я отпрянула от него — теперь это движение кажется мне жутко комичным сальто, о котором я очень жалею, — и свалилась с бревна прямо на спину. Моя блузка задралась на спине, и я оцарапала о бревно целый ярд кожи. Наверное, история всегда повторяется, потому что это было очень похоже на эпизод с Джессом на волнорезе, когда я прикусила себе язык… очень похоже по степени приятности ощущений.
В ту же секунду Гарольд очутился на одном колене возле меня, спрашивая, все ли со мной в порядке, и краснея до самых корней своих вымытых волос. Гарольд иногда старается быть таким холодным, таким искушенным — он всегда напоминает мне пресыщенного молодого писателя, постоянно рыщущего в поисках того самого особенного «Кафе печали» на Западном побережье, где можно проболтаться весь день, рассуждая про Жана Поля Сартра и попивая дешевую бурду, — но в глубине под всем этим прячется мальчишка с гораздо менее зрелыми фантазиями. Или так, во всяком случае, мне кажется. В основном это фантазии из субботних дневных киносеансов: Тайрон Пауэр в «Капитане из Кастилии», Хамфри Богарт в «Темном переулке», Стив Маккуин в «Буллите». В минуты стресса в нем всегда всплывает эта сторона, может, оттого, что он так яростно подавлял ее еще ребенком, — не знаю. Как бы там ни было, когда он опускается до роли сыщика, то лишь напоминает мне того парня, который трал сыщика в фильме Вуди Аллена «Сыграй это снова, Сэм».
И вот, когда он склонился надо мной и спросил: «С тобой все в порядке, малышка?» — я начала хихикать. Ну вот и говори теперь, что история не повторяется! Но, знаете, тут было что-то большее, чем комичность самой ситуации. Если бы только комичность, я сумела бы сдержаться. Нет, это скорее походило на истерику. Дурные сны, волнения насчет ребенка, попытка разобраться с теми чувствами, которые я испытываю к Стю, этот каждодневный путь вперед, боль от потери родителей, сумасшедшие перемены… — все это отразилось сначала в хихиканье, а потом в истерическом хохоте, от которого я не смогла удержаться.
