Дальше наш корабль шел самостоятельно, на планетарных двигателях. За орбитой Плутона я впервые почувствовал чье-то незримое, надоедливое присутствие. Будто кто-то невидимый наблюдал за мной. Спиной, всеми порами тела я так и ощущал липкий, изучающий взгляд. Нервы мои были взвинчены.
Однажды я сидел в своей каюте спиной к двери. Тишина. Внезапно дверь зашелестела, точно ее открывал сквозняк. Я резко обернулся. Из коридора высовывалась толстая физиономия, которая тотчас скрылась или… растаяла.
«Померещилось, — подумал я тогда. — Нервы. Этого еще не хватало».
Но вечером того же дня в звездную каюту вбежал испуганный Ревелино.
— Ребята! — крикнул он. — В моей каюте кто-то был. Кто-то не наш!
— А я, — вмешался вдруг молчаливый биолог Зиновский, — когда подходил к своей каюте, услышал там шорох. Быстро открыл дверь…
— И что же? — строго спросил капитан.
— Ничего, — смутился биолог. — Никого не оказалось.
— Психи. Наслушались от таисян всякий чертовщины, — и властным голосом капитан потребовал: — Запрещаю на корабле всякие разговоры о привидениях, о чертях и ведьмах.
Иван расхохотался. Благодушно поглаживая бороду, он сказал:
— Прости их, капитан. Нервные барышни. Мне вот никакие ведьмы не снятся.
Однако на другой день утром планетолог пришел в звездную каюту раньше обычного. И не развалился, как всегда, в кресле, а ходил из угла в угол и озадаченно теребил бороду. «Да-а… Феноменально», — еле слышно бормотал он.
— Капитан, — наконец заговорил Иван, остановившись. — Можешь называть меня как угодно. Но я сегодня ночью видел.
— Кого же это? — нахмурился Федор. — Во сне?
— Мне не снилось! Ночью я проснулся и услышал за моим столом шелест страниц. Настольная лампа светилась. Я обернулся и увидел в кресле за книгой девушку или молодую женщину. Красивую ошеломляюще…
— Так, так, — проговорил капитан.
— Ты подожди, слушай, — оживился планетолог. — Ничего подобного еще не встречал. Я видел ее всего секунду. Она была… Постой, вспомню. Она была в темно-синем… Нет, в светло-синем с блестками платье. Густые черные волосы и большие темные глаза… Когда я обернулся, она взглянула на меня со странной улыбкой и тотчас исчезла. Просто растаяла в воздухе…
— Значит, растаяла! — брови Федора хмурились все более грозно.
Не на шутку рассердившись, капитан ушел к себе в каюту. Вскоре, однако, вернулся и швырнул на стол фундаментальное «Нейтрино и время». Виновато взглянув на нас, сказал:
— Вы правы, братцы. В моей каюте тоже кто-то был, читал вот этот устаревший труд.
— Феноменально! — торжествовал Иван. — Что? Убедился? А кого ты видел?
— Не ее, — усмехнулся капитан. — Я вообще никого не видел. Когда открывал дверь, слышал грохот опрокинутого кресла. Словно кто-то поспешно вскочил. Вошел — в каюте пусто. На книжной полке беспорядок.
— Что это все значит? — спросил я капитана.
— Думаю, что для волнении нет причин, — сказал Федор. — Если бы они хотели убить нас или взять в плен, то давно бы сделали это. Присматриваются, изучают, прежде чем вступить в контакт… И потому прошу не увлекаться. Никаких эксцессов! Не обращайте внимания. И строго выполняйте установленный порядок.
Однако утром следующего дня порядок грубейшим образом нарушил Иван Бурсов: он де явился на спортивный час. По насупленным бровям капитана было видно, что планетолога ожидает не очень-то приятный разговор.
Не пришел Иван и в звездную каюту, что не на шутку всех встревожило…
Мы нашли планетолога в его каюте. Крепко скрученный простынями он был привязан к койке. Во рту торчал кляп — кусок губчатой подушки, засунутый с такой силой, что я еле вытащил его. Малыш в это время развязал Ивана.
Бурсов встал. Он был в такой ярости, что не мог вымолвить ни слова, а только беззвучно шевелил губами и сжимал кулаки. Под правым глазом красовался синяк.
— Кто это тебя так разделал? — нахмурился капитан.
— Черт возьми! А я почем знаю? — взорвался наконец Иван.
Капитан жестом хотел остановить разбушевавшегося планетолога. Но из того проклятия сыпались, как горох из разорванного мешка.
— Да скажешь, наконец, что здесь произошло!? — повысил голос Федор.
Окрик капитана подействовал. Бурсов успокоился.
— Ночью я пытался бодрствовать, делая вид, что сплю. И все же задремал по-настоящему. Когда очнулся, оказалось, что лежу на животе и за спиной кто-то связывает руки. Повернуть голову и посмотреть не успел. Хотел крикнуть, но он воткнул подушку с такой силой…
— Он, он! — капитан сделал нетерпеливый жест. — Кто — он?
Однако Иван не мог дать вразумительного ответа…
— Может быть, вернемся к таисянам? — осторожно предложил Зиновский, когда мы сидели в звездной каюте.
— Не будем терять надежду на взаимопонимание, — ответил капитан. — Но никаких эксцессов. Слышите, братцы? Никаких эксцессов!..
Дальше случилось что-то непонятное. Сквозь купол каюты мы заметили, как защитная сфера, до которой было еще далеко, слегка засветилась. От нее протянулись змеисто извивающиеся языки — протуберанцы. Они захватили наш корабль в силовой мешок.
Вот и все… Я свободно вызывал свои воспоминания о том, что было до захвата, и они проплывали перед моим умственным взором последовательно и четко, как войска на параде. Даже сейчас, прикрыв глаза, я снова вижу капитана и слышу его властное требование: «Никаких эксцессов!..» А дальше я, словно споткнувшись, останавливаюсь перед внезапно возникшей пропастью забвения.
А эксцессы и конфликты, видимо, случались и после предупреждения капитана. Об этом говорит шрам на моей левой щеке. Вообще все мы там пришлись, очевидно, не ко двору. Ведь меня же одного «наши уважаемые потомки» вышвырнули, как котенка, из своего таинственного будущего?!
Не знаю, где сейчас остальные члены экипажа. Что же до меня — я попал в эпоху Электронной гармонии. В эпоху, которая непосредственно примыкает к загадочной Вечности. Для ее аборигенов я — чужак, опасный пришелец…
Вокруг меня вспыхнуло холодное фиолетовое пламя. «Капсула», — мелькнула мысль. Пламя погасло, и капсула свернулась в щекотнувший на талии пояс, который сразу исчез.
Я лежал на сухой траве. В ночной тьме глухо шептались деревья. Где я? Откуда я? Мысли походили на клочья тумана, ползущие медленно и тягостно. С тревогой обнаружил, что думаю не только на русском, но и еще каком-то языке. Догадался: язык коренных обитателей эпохи… Сознание медленно прояснялось.
