Разрабатывая тему преступности, научная фантастика задумывается и над тем, как предотвращать нарушения законов. С одной стороны, мы видим совершенную технику борьбы с преступниками. Весьма изобретателен здесь тот же Р.Гуларт, а полиция из будущего в рассказе Ф.Брауна “Машина времени”, бдительно следя за появлением новых машин и их использованием, не занимается долгими разговорами на воспитательные темы с преступниками. Она их просто уничтожает на месте.
Вопрос об устранении преступности из человеческого общества волнует людей давно. Любопытно, но во всех утопических романах так или иначе преступники сохраняются, их только по-разному наказывают. Например, И.Ефремов в романе “Туманность Андромеды” отправляет их на Остров Забвения, где люди живут, как хотят, где царствует право силы, а в это время на остальной Земле преступления отсутствуют. Р.Шекли в рассказе “Страж-птица” изобретает машину, беспощадно карающую уже за саму мысль об убийстве… Правда, машина скоро начинает убивать даже за покушение на жизнь мухи, доводя таким образом всю программу до абсурда. В некоторых произведениях фантасты пытаются устранить преступность и другие социальные недуги путем введения машинного управления (притча об индиотах С.Лема, “Остров железных птиц” А.Дотеля). Но это приводит к более чем печальным результатам.
Человеческие проблемы должен решать человек, хотя наука и техника в стороне не останутся. Очевидно, вопрос упирается в необходимость как-то уравновесить сразу несколько составляющих человеческой личности и общества. Например, отношение к собственности. Может быть обеспечена возможность приобретения любой вещи каждым человеком. Но как тогда быть с естественным и нормальным стремлением человека как-то выделяться среди других? Как быть с людьми слишком живого, необузданного темперамента, чрезмерной энергии? Как быть вообще с индивидами, отклоняющимися “от нормы” (и как ее еще понимать, эту норму?).
Нужно воспитывать такой уровень культуры, который исключает потребительство как самоцель, который не позволит человеку превратиться в безудержного потребителя, умело управляемого психологами ширпотребовских фирм. Нужно… Но здесь уже должны говорить специалисты.
Возвращаясь к нашим рассуждениям о том, что же такое фантастический детектив, чего в нем больше — детектива или фантастики, мы, казалось, уже склонились к детективу. И — снова загадка! Ведь упомянутый нами в начале предисловия сборник “Ночь, которая умирает” ищут-то в основном любители фантастики, а не традиционного детектива! Значит, это — прежде всего фантастика?! Пусть же эту загадку разгадает сам читатель.
Геннадий Ануфриев,
Станислав Солодовников
СОКРОВИЩА МАРСИАНСКОЙ КОРОНЫ
Амброз БИРС
ПРОКЛЯТАЯ ТВАРЬ
1. НЕ ВСЕ, ЧТО НА СТОЛЕ, МОЖНО ЕСТЬ
За грубым дощатым столом сидел человек и при свете сальной свечи читал какие-то записи в книге. Это была старая записная книжка, сильно потрепанная; и, по-видимому, почерк был не очень разборчивый, потому что читавший то и дело подносил книгу к самому огню так, чтобы свет падал прямо на страницу. Тогда тень от книги погружала во мрак половину комнаты, затемняя лица и фигуры, ибо, кроме читавшего, в комнате было еще восемь человек. Семеро из них сидели вдоль неотесанных бревенчатых стен, молча, не шевелясь, почти у самого стола, и, так как комната была небольшая, протянув руку, они могли бы дотянуться до восьмого, который лежал на столе, навзничь, полуприкрытый простыней, с вытянутыми вдоль тела руками. Он был мертв. Человек за столом читал про себя, и никто не говорил ни слова; казалось, все чего-то ожидали, только мертвецу нечего было ждать. Снаружи из ночного мрака, через служившее окном отверстие, доносились волнующие ночные звуки пустыни: протяжный, на одной неопределенной ноте, вой далекого койота; тихо вибрирующее стрекотанье неугомонных цикад в листве деревьев; странные крики ночных птиц, столь не похожие на крики дневных; гуденье больших суетливых жуков и весь тот таинственный хор звуков, настолько незаметных, что, когда они внезапно умолкают, словно от смущения, кажется, что их почти и не было слышно. Но никто из присутствующих не замечал этого: им не свойственно было праздное любопытство к тому, что не имело практического значения; это ясно было из каждой черточки их суровых лиц — ясно даже при тускло горевшей одинокой свече. Очевидно, все это были местные жители — фермеры и дровосеки.
Человек, читавший книгу, несколько отличался от остальных, он, казалось, принадлежал к людям другого круга — людям светским, хотя что-то в его одежде указывало на сродство с находившимися в хижине. Сюртук его вряд ли мог бы считаться приличным в Сан-Франциско; обувь была не городская, и шляпа, лежавшая на полу подле него (он один сидел с непокрытой головой), была такой, что всякий, предположивший, что она служит лишь для украшения его особы, неправильно понял бы ее назначение. Лицо у него было приятное, с некоторым оттенком суровости, хотя, возможно, суровость эта была напускная или выработанная годами, как это подобало человеку, облеченному властью. Он был следователем и в силу своей должности получил доступ к книге, которую читал: ее нашли среди вещей умершего, в его хижине, где сейчас шло следствие.
Окончив чтение, следователь спрятал книжку в боковой карман. В эту минуту дверь распахнулась, и в комнату вошел молодой человек. По всей видимости, он родился и вырос не в горах: он был одет как городской житель. Платье его, однако, пропылилось, словно он проделал длинный путь. Он и в самом деле скакал во весь опор, чтобы поспеть на следствие.
Следователь кивнул головой; больше никто не поклонился вновь пришедшему.
— Мы вас поджидали, — сказал следователь. — С этим делом необходимо покончить сегодня же.
Молодой человек улыбнулся.
— Очень сожалею, что задержал вас, — сказал он, — я уехал не для того, чтобы уклониться от следствия: мне нужно было отправить в газету сообщение о случившемся, и я полагаю, вы меня вызвали, чтобы я рассказал вам об этом.
Следователь улыбнулся.
— Сообщение, посланное вами в газету, — сказал он, — вероятно, сильно разнится от того, что вы покажете здесь под присягой.
— Об этом судите сами, — запальчиво возразил молодой человек, заметно покраснев. — Я писал через копировальную бумагу, и вот копия того, что я послал. Это написано не в виде хроники, так как все случившееся слишком неправдоподобно, а в виде рассказа. Он может войти в мои показания, данные под присягой.
