"И он задаром отдает мне такую тему! - ужаснулся в душе Бедворт. - Тут сразу можно прославиться. Наверное, спился и ему уже на все плевать".
История казалась невероятной. Но сержант Вестуэй, командир группы "зеленых беретов", к которому тут же кинулись репортеры, подтвердил: да, так оно и есть. Однако взять их с собой на охоту категорически отказался.
- Не положено, парни. Это ведь боевая операция, всякое может случиться. Шальная пуля, она не разбирает... Да и не в этом дело. Просто очень уж мои ребята злы на этих макак: столько лет за ними бегаем.
* Лусон - остров в Филиппинском архипелаге, где расположена столица государства Манила.
- Ну и что? - не понял Бедворт. - Это даже хорошо, что злы. Можно дать живую картинку в репортаже: обуреваемые справедливым гневом, наши героидесантники под командой сержанта Вестуэя обрушились лавиной на недобитых бандитов бывшей императорской армии. И последние выстрелы второй мировой войны прозвучали через сорок лет после ее окончания. Представляете, какой общественный резонанс это вызовет!
Сержант надвинул берет на самые брови. Во взгляде, которым он окинул репортера, мелькнуло сожаление.
- Я же ведь сказал, что мои ребята здорово разозлились. А ну как кто из них сгоряча приложит этого макаку прикладом по черепу? Они ведь теперь не враги, а бедные обманутые фанатики. Да и лет им сейчас - одному под шестьдесят, а другому и того больше. Старики, в общем, хотя и очень резвые еще парни, натренированные. А общественность ведь только на возраст отреагирует, если мы. этих макак вытащим из джунглей ногами вперед. Вот тогда и будет резонанс. Вы же первые завопите: негуманное обхождение, варварство и прочие такие слова.
Человек пять десантников, собравшись в нескольких шагах, прислушивались к разговору и беззвучно хохотали, делая вид, что не обращают на беседующих никакого внимания. Сержант зыркнул на них глазом раз, другой. Ответом ему были откровенные усмешки. Браун тоже усмехнулся, заметив эту пантомиму. Один Бедворт ничего не замечал.
- Но ведь можно и гуманно, - растерянно сказал он.
- Можно, - согласился сержант, в очередной раз пытаясь разогнать начальственным взглядом насмешников. - Даже нужно, наверное. И предположим, возьмем мы их гуманно в плен, привезем на базу, отмоем сколько сможем. А потом начнется... Кто они? Военнопленные? Так война давно кончилась. Просто бандиты? Так ведь по приказу действуют. А может, тот, кто приказ отдал, сейчас значительный человек. И выходит, что не бандиты они, а герои. А что из этого следует? А то, что если Япония признает их своими гражданами, значит, она находится с нами в состоянии войны. А не признает - какого они подданства? Какой суд их дело разбирать должен? Вот так-то, парень! Лучше уж негуманно.
Нет, этот сержант-южанин, не скрывающий своего пренебрежения ко всем небелым, вовсе не был таким дуболомом, как показалось сначала Бедворту. Ошалевший от этих дипломатических парадоксов, репортер с его университетским образованием далеко не сразу понял, что Вестуэй просто издевается над ним. Зато он понял другое: участь японцев решена, а им, репортерам, в этой акции не участвовать.
Браун до конца насладился этой сценой. Для него-то сержант был как на ладони. За свою бурную репортерскую жизнь Дик и не таких видывал, И этот тип вояк - умных, жестких, опытных, которым только отсутствие образования мешает пролезть в офицеры и которые в конце концов все-таки добиваются младших офицерских чинов, - был ему хорошо знаком. И дождавшись, когда его молодой коллега полностью осознает свое поражение, Браун начал действовать. Вытащив из кармана фляжку, он зубами выдернул пробку, глотнул из горлышка и протянул несговорчивому сержанту.
- Кончай, парень, проверять нас на прочность, - сказал он, копируя южную манеру речи Вестуэя и чутьчуть, необидно, утрируя ее. - Возьмешь ты их живыми или нечаянно заденешь прикладом, все равно прессы тебе не миновать. Сам факт такой, что деваться некуда. Твое же командование будет вынуждено сообщить по инстанции. А в штабах репортеры тожR водятся. И посыпятся сюда ребята из газет, радио, с телевидения. Начнут рядовых расспрашивать. А я так думаю, что в твоей богадельне не все тебя взахлеб любят. Кому-нибудь ты обязательно на мозоли наступал. Может быть, даже вот этим, которые около нас стоят и скалят зубы. Вот они и расскажут то, что тебе бы не хотелось. Так что, как ни крути, а выгоднее захватить нас на это сафари. Мы - очевидцы, значит, больше нас уже никто ничего не скажет. А мы в благодарность за хорошее отношение где надо отвернемся... И ты всегда сможешь апеллировать к нам: если уж мы чего-то не увидели, значит, того и не было...
Аргументы были весомыми, и сержант их оценил. С пилотом вертолета договорились еще быстрее. Правда, из-за двух людей ему приходилось делать лишний рейс, однако "ради парня, вдосталь нахлебавшегося вьетнамской каши", он охотно согласился поработать.
Но вечером, в номере гостиницы, репортеры крепко поспорили.
- Ты не имел права давать этому громиле такую гарантию, кипятился Бедворт. - По сути, ты толкнул его на убийство. Он схватит этих выживших из ума стариков и прикончит их. А мы будем вынуждены лжесвидетельствовать...
Браун лежал на кровати, задрав ноги в пестрых носках на лакированную спинку, и посасывал трубку, пуская дым в потолок. При последних словах молодого коллеги он повернул голову и с любопытством взглянул на него.
- Если не хочешь лжесвидетельствовать, надо было идти в проповедники. Там эта проблема решается просто: прихожане громко молятся о благоденствии ближнего, а в душе мечтают, чтобы у конкурента сгорела автомастерская. Ты передаешь богу их явные пожелания, бог читает в душах тайные и не исполняет ни те, ни другие. Зато декорум соблюден и все довольны - и прихожане, и бог, и ты. Сразу предупреждаю; сюжет не мой, а Марка Твена. Не вздумай присвоить - оскандалишься.
Бедворт даже поперхнулся виски со льдом, которое он крохотными глоточками отхлебывал из высокого бокала - непременной принадлежности любой гостиницы, к какому бы разряду она ни относилась. Поспешно отставив бокал, он вскочил с кресла и встал перед Брауном в вызывающей позе, уперев руки в боки - ни дать ни взять толстуха Лорен, продавщица жареных орешков на сороковой улице в Нью-Йорке, усмехнулся про себя Браун.
- Объяснимся сразу, Дик, - голос у Бедворта сделался визгливым, как у Лорен, когда она осыпала проклятиями конкурентов, и Браун чуть не расхохотался, а потом нахмурился: его неприятно резанула эта фамильярность. - Я вовсе не такой цыпленок-идеалист, каким ты, может быть, представляешь себе выпускника университета. И понимаю, что правда - понятие относительное. Но тем не менее я хочу писать правду и только правду. И всю правду. Особенно там, где пахнет сенсацией. А ты меня этой сенсации лишил.
