Окно было наглухо закрыто чёрной тряпкой. В одном месте, впрочем, всё же нашлась предательская щель. Остренький лучик раннего утреннего солнышка бил от здания Оперы, протыкал спёртый воздух с пылинками, и падал на облупившийся дверной косяк.
В красном углу поблёскивала сусальным золотом икона Богоматери.
- Вот мы и говорим про старость, - Герман попытался повернуть разговор в прежнее русло. - Русские постарели...
- Не-ет, Гера, это с русскими не старость. Это грехи в гроб тянут. Тяжёлые, неискупаемые, - старик отчётливо пукнул под одеялом. - Бог возлюбил Россию, дал ей Святое Православие. Мы его дар отвергли. У нас был Царь. Мы его убили. Помазанника Божьего убили! Потом стали убивать друг друга. А знаете, почему? У меня есть гипотеза, - Аркадий Яковлевич оживился, - почему столько убивали. Именно потому, что установилось безбожие. Святые иконы топором ведь рубили, в печку бросали, зачем? Чтобы над Богом поругаться, или хоть над образом его... А ведь человек - он тоже, некоторым образом, образ Божий, живая икона. И вот потому-то безбожника так тянет убить ближнего. Это как икону в печь, понимаете? Поругаться над образом Божьим, явленном в ближнем своём. И потому... не перебивай! рявкнул он, видя, что Герман пытается что-то сказать. - Вот ты думаешь, небось, что я не хочу вам помочь, не хочу спасти Россию. Потому что еврей, да? А я ведь как христианин говорю: отступитесь. Помнишь, у Волошина, стихи эти страшные - "чтоб искупить смиренно и глубоко Иудин грех до Страшного Суда". России-матушке на Страшном Суде бы оправдаться... об этом думать надо. А не алкать даров диавольских. Дай мне стакан. Вон, там, на тумбочке стоит.
Герман подал старику грязный стакан с водой на дне. Престарелый академик вытащил из-под подушки коробочку, достал таблетку, положил под язык. Поморщился, запил водой.
В кармане у Германа тихо затрясся мобильник. Молодой человек немного поколебался, потом вытащил чёрную коробочку, посмотрел на определитель. Нажал на зелёную кнопку и приложил к уху.
- Гера? Это Яна, - зашелестело в трубке. - Идёт поток.
- Янка, ты где? - забеспокоился Герман.
- Я в Институте, - голос стал чуть тише, - данные скачала и отправила, куда ты сказал. Тут интернет есть. Ухожу. Всё. Бай.
Трубка хрюкнула, отключаясь.
- Звоночки... - старик моргнул. - Из Москвы звоночек? Давно я там не был... а теперь уже не буду.
- Вас же приглашали, - начал было Герман, но старик вяло махнул ладошкой.
- Ну и чего - приглашали? Что я там не видел? Института больше нет. Всё дорого. А здесь моей пенсии хватает, чтобы пожить. И летом тепло. Не московская эта гадость - жара со сквозняками. А настоящее тепло, ровненькое... Ну что там? Идёт поток, ведь так? Что-то в Большом Космосе того - хрусть и пополам? Что-то очень большое.... Охти, дела Господни, дела Господни... Господь создаёт, Господь и разрушает. Сверхновая?
- Я сам пока не знаю, - Герман вытащил телефон, потом подумал, положил в карман. - Это из Института звонили. Там у нас есть свои люди, неопределённо добавил он, постаравшись сделать значительное лицо.
- Я там всех знаю, - старик фыркнул, - и кто ушёл, и кто остался. Никого у вас там нет... Для вашего дела требуется хоть какой-то идеализм, а Яковлев, прости Господи - скотина скотиной. За деньги он, конечно, маму продаст. А так, из абстрактного партиотизма... сам не ам и другим не дам.
- Тем не менее. У нас есть координаты оси потока. Из вычислительного центра.
- Из ве-це? Невозможно... Мне самому выдавали распечатки только в секретной комнате, с особистами... Это мне! А я был главным разработчиком системы!
- Аркадий Яковлевич, сейчас другие времена, - терпеливо принялся объяснять Герман. - Сейчас всё это никого не интересует...
- Не интересует - так закрыли бы к чертям, - буркнул старик. - Сколько всего уже позакрывали...
- Не так всё просто, - снова принялся за своё Герман. - Это же бюрократия. Наша задача когда-то имела высший приоритет. В советское время, конечно. Сейчас это никому не нужно. Но такие вещи так просто не закрывают. Это же ответственность, а её никто на себя брать не будет. Они даже оставили какое-то финансирование. Маленькие деньги, конечно, но всё-таки.
- Кретины, - проворчал старик. - Или они собираются нажимать на кнопку, и тогда надо поддерживать систему в готовности. Или не собираются, и тогда надо снимать спутник с орбиты. А так - ни два, ни полтора. Идиотизм какой-то.
- Ну да, идиотизм, - покорно согласился Герман. - У нас сейчас смутное время. Конечно, те, которые сейчас наверху, на кнопку нажимать не станут. Скорее уж, вырвут кнопку с мясом. Судьба русского народа им, знаете ли, по барабану, а вот новой революции им совсем не нужно. Даже через двадцать-тридцать лет. Они собираются жировать на обломках страны, пока не кончится жир.
- Гера, только не надо меня потчевать передовицами из патриотических газетёнок. Мне недавно принесли что-то такое. Какой-то московский подмётный листок. Там ещё было что-то про жидомасонский заговор, и про жидов. Знаете, когда я вижу слово "жиды", напечатанное типографским шрифтом, меня начинает трясти... И если бы я не был православным христианином, не веровал бы в Господа нашего Иисуса Христа, я даже не знаю, чего бы я пожелал этим спасителям России... Ну, Бог им судья...
- Я в патриотические газеты не пишу, - огрызнулся Герман, - и с жидами бороться не собираюсь. Я хочу, спасти русский народ, извините за пафос...
- У русского народа уже есть спаситель. Господь Иисус Христос, владыка живота нашего. Другого спасителя не нужно. Уже искали других спасителей, и что нашли? Кровь, грязь, позор. Помнишь, у Волошина...
Герман деликатно кашлянул. Старик сделал вид, что не заметил.
- У Волошина, в стихах, к России обращение - "очнёшься пьяной по плечи в крови"... Воистину, поэт-пророк. Вот дал Господь дар человеку. Страшный дар, огненный... Но ты, Гера, не православный, да и не христианин даже. Ты, может, в науку веруешь, да и то не слишком. Ну и в этот самый русский народ. Дался он тебе... хотя с вашими такое бывает. Это очень типическая фигура: немец-славянофил. Так ты сам у народа спроси - хочет ли он, чтобы ты его спасал. И народ тебе ответит простым народным языком...
- Это уже, извините, демагогия, - занервничал Герман, - и вы это прекрасно знаете. В нынешнем состоянии народ не способен ничего хотеть. Идёт обскурация. Русская пассионарность на нуле, даже ниже нуля. Представьте себе: перед вами лежит умирающий. У вас в кармане шприц с лекарством, которое может его спасти. А вы стоите, слушаете его мычание и размышляете, хочет ли он жить.
- Плохая метафора... Шприц - он с разным бывает, так сказать, содержимым. Иногда, знаете ли, лучше от укольчика воздержаться...
Герман вспомнил Яну и её проблемы, нахмурился, потом медленно кивнул. Аркадий Яковлевич, приняв это за согласие, назидательно поднял палец:
