— Мордред, — сказал он, глядя мне в глаза, — меня зовут Мордред.
— Я не мог его выгнать. Вот так, без видимого повода. Мои рыцари — они бы не поняли. Вот если бы он оскорбил меня или, еще лучше, королеву…
— Но он не оскорбил ее. Скорее, напротив.
— Да. Он оказывает ей всяческие знаки внимания. И при этом смотрит на меня и усмехается. А я… не знаю, что делать.
— Убей его, — сказал Мерлин.
— Я не… как?
— Не знаю, как. Отрави. Столкни с балкона. Ты же король.
— Я не просто король. Я — Артур.
— Ты — сисадмин Големба. Убей его.
— Я — Артур. Он назвался Мордредом. Ты понимаешь, что это значит? Мерлин, я боюсь.
— Он домогается королевы. Уличи его. Натрави на него рыцарей. Они не дадут тебя в обиду.
Он повторял мои же мысли, Мерлин. Говорил моими же словами. Не удивительно. Он — и есть я. До какой-то степени.
— Что с них возьмешь? Они ведь подыгрывают мне. Угадывают сюжетные ходы. Даже там, где сюжет ведет к боли и гибели. Кстати, Ланселот, по-моему, глючит. Ты его проверил?
Мерлин сидел неподвижно, сцепив узловатые пальцы.
— Да. Он чист.
— Тогда…
— Они ведь рассказывают о том, что видят, но интерпретируют это по-своему. Он же принял модуль этого твоего Мордреда за шатер странствующего рыцаря, так?
— Ты хочешь сказать, он действительно видел что-то такое, что интерпретировал, как Грааль?
— Разве это не в обычае людей? Видеть нечто, а потом описывать это нечто в доступных им понятиях? Как знать, быть может тот, настоящий Грааль…
— Он не человек.
— Значит, он еще более жестко ограничен. И тем более видит только то, что ему доступно.
Если там и вправду есть что-то, подумал я, нечто такое, чего не нашли первые разведчики, даже если там ничего нет, но слово сказано, я обязан принять меры. Отправить их на разведку? На поиски Грааля? И остаться наедине с этим Мордредом? Черт, я же знаю, чем однажды уже завершились такие поиски!
Отправиться самому? Увидеть собственными глазами то, что он там увидел?
По правилам я не могу покидать замок. Не могу покидать оперативный пункт. А если бы и мог — долго бы выдержал там, снаружи… даже в гермокостюме? Я же сисадмин.
И как это Мордред не чувствует себя ущербным по сравнению с ними? Или чувствует и поэтому их ненавидит? Или, что еще унизительней, он не чувствует себя ущербным, потому что сравнивает себя не с ними. Со мной.
Потому что я тут самый жалкий. Неуклюжий, уродливый, нелепый. Омерзительно несовершенный. Я, король Артур.
* * *
— Ты чем-то опечален, мой король? — спросила Гвиневера. В ее серых огромных глазах отражались два язычка пламени свечи. И еще мое лицо — в двух экземплярах. Я отвернулся.
Наконец сказал:
— Мордред меня тревожит.
— Но зачем тебе тревожиться из-за чужака? Может быть… — она прикусила губу, задумалась на миг. Долго она вообще думать не умела, не в ее стиле. — Он твой родич? Потерянный давно, а теперь чудом найденный родич, да?
— Да, — сказал я, — что-то вроде того.
— Тогда, — она явно повеселела, — это же прекрасно. А я заметила, между вами есть что-то общее, правда?
— Да, — сказал я сухо, — фамильное сходство. Ты, это… будь с ним поласковей, ладно? Он чужой здесь, ему одиноко, все такое…
— Разумеется, — сказала она равнодушно, — ведь он же теперь один из нас. Он же дал вассальную клятву Ланселоту.
Это имя она произнесла совсем тихо.
— Гвиневера, — спросил я напрямик, — ты что, любишь Ланселота?
— Что ты, государь, — она отпрянула, глядя на меня своими огромными глазами, — как можно?
— Но ты так смотришь на него…
— Я… сама не знаю… просто…
— Ладно, — сказал я, — проехали.
— Что?
— Оставим этот разговор.
— Хорошо, государь, — с готовностью отозвалась она.
* * *
— Сударь мой, — будь Персиваль природным человеком, он бы задыхался от сдерживаемого волнения, — простите, что потревожил вас в размышлениях. Я подумал… Пора мне ехать с новым рыцарским поручением, и ежели я в прошлом своем странствии не смог свершить ничего достойного внимания (природный человек бы сказал: раз уж я так лопухнулся, — не люблю их, природных людей, а эти вот говорят как надо)…
Он сбился и замолчал.
— Да-да, — подсказал я, — тот дракон.
— Да. И вот, я подумал, может быть, ты удостоишь меня чести… Та история, что рассказал сэр Ланселот, о некоем чудном предмете — я готов пуститься на поиски сего предмета хоть сейчас!
Персиваль. Самый честный из них. До сих пор он говорил лишь о том, что видел на самом деле, и не приукрашивал свои поступки, чтобы добиться моей похвалы или благосклонного кивка Гвиневеры. И он способен поступать, сообразуясь с обстоятельствами, он умеет отличить добро от зла, ему ведомо, что такое жалость — он уже доказал это. Персиваль. Мой мальчик.
— Персиваль, — сказал я, — клянусь, ты будешь первым, кому я поручу исполнить сей подвиг. И я отправил бы тебя в путь немедленно, но тому есть одно препятствие.
— Этот человек, — тут же сказал он, — Мордред.
Он посмотрел на меня, глаза у него сделались огромными и круглыми, как у лемура.
— Он мне не нравится, этот пришлец. Он замышляет злое. Я вызову его на поединок!
Боже упаси. Они могут тузить друг друга как угодно, возиться, как щенята, их шкуру ничем не прошибешь, но тот же удар уложит человека на месте. Недаром Мордред предпочел тогда сдаться Ланселоту, не вступая в излишние пререкания.
— Я мог бы его поразить, слово чести! Мне кажется, он очень уязвим. Один удар, и…
— Никогда, — сказал я, — никогда ты не сделаешь ничего подобного. Мы что-нибудь придумаем!
А что я еще мог сказать? Ведь я король. Я не могу поступить дурно. По определению. Интересно, что можно интерпретировать как четырех дев? В белых одеждах? Только четырех дев…
Ему невыгодно убивать меня, думал я. Не будет меня — не будет отчета. Не будет отчета — не будет лицензии. Но это — если он и впрямь хочет застолбить участок пожирнее. А если он хочет мой замок, мою корону и мою королеву? И если со мной случится какой-нибудь удачный несчастный случай… Я же сам сказал королеве, что он мой родич! Вот идиот!
* * *
Рыцари начали скучать. Они не предназначены для рутинной жизни — слишком мощные поисковые программы. Они слонялись по замку и ссорились друг с другом. Они требовали, чтобы я их рассудил. Они затевали поединки. Они оспаривали друг у друга каждый взгляд, каждую улыбку королевы. Один поединок закончился весьма неприятно: сэр Саграмор упал с лошади, да так неудачно, что начал заикаться. Мерлин отладил ему речевой блок и уверял, что Саграмор теперь будет заикаться, лишь когда перевозбудится. Но поскольку перевозбужден он был постоянно, он так и продолжал заикаться. Понимать его сделалось трудно.
